Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [12]

— Вранье. Никто бы вас не сажал сюда на одну ночь. Раз вы попали на Серпантинку, то нужно знать, что вас ждет. Эта дуреха все надеется на чудо, и представьте себе: я как-то днем задремала, а она встала на колени и давай Богу молиться, между прочим, муж у нее член партии.

— Ну и что ж! Это мое личное дело, — взвизгнула Мара.

— Вдобавок она еще истеричка. Время от времени закатывает истерики. А вы бросьте иллюзии: отсюда только одна дорога.

— А может быть, она действительно только переночует у нас, и ее отвезут в Магадан, — неуверенно вставила Мара.

— Глупости! Всегда у вас в голове глупости!

Женщины наелись. Мара подсела к Раде, потрогала ее волосы, лагерную блузку.

— Какая молодая и здоровая! Я тоже была почти такая, когда меня сюда привезли, правда, Клавдия Ивановна?

Клавдия Ивановна убирала продукты.

— Никогда вы такой не были. Вы значительно старше ее. К чему все это? У вас есть курево?

— Я не курю.

— Какой эгоизм. Ехали на Серпантинку и не взяли с собой курева. В лагере все можно достать. Почему-то, когда поешь, курить больше хочется.

В камере надсадно звенели комары, полог на окне из мешковины не защищал от них.

— Вот если бы еще закурить, — мечтательно сказала Клавдия Ивановна.

— Вы давно здесь вдвоем?

— Восемнадцать дней. Раньше нас было девять человек, а в соседней камере за этой стеной было четверо, сейчас там никого нет. Когда меня привезли три месяца назад, здесь было шестнадцать человек, многие спали на полу.

Г. А. Воронская. 1937 год

Лагерь на Серпантинке. Рисунок И. Ф. Таратина

— Где же они? — спросила Рада.

Ей никто не ответил. И только тогда она поняла, какой ужасный вопрос она задала.

Раду поразила тишина в зоне. В лагере никогда так не бывало, до отбоя на поверку над лагерем всегда стоял гул. Ходили в столовую, в санчасть, в амбулаторию, слышались шарканье ног, ругань, разговоры. А здесь тишина, и эти домики, похожие на теплушки, запертые на огромные висячие замки.

Рада спросила про Лину Васильевну.

— Да, она здесь была. Довольно милая женщина, хотя слишком часто плакала, особенно когда вспоминала мужа и сына. Ее взяли от нас примерно месяца два назад. Все, кого забирают, просят оставшихся передать приветы и всякие там прощальные слова их родным и твердят свои адреса. Родные живут за десять тысяч километров, а главное, отсюда обратно в лагерь никто не выходит. Бесполезная трата слов и нервов.

Они улеглись на нары. Электрическая лампочка все мигала, очевидно, электроэнергия подавалась отдвижка.

— Мы не спим по ночам, — сказала Мара, — но вы можете спать, потому что прежде чем… вас хоть один раз вызовут к уполномоченному.

— Зачем?

— Чтобы у вас была видимость дела. Нас с Клавдией Ивановной, например, обвинили в организации повстанческой лагерной группы. Чаще всего предъявляют это обвинение. До вызова вы можете спать спокойно.

Рада ворочалась с боку на бок, ей казалось, что она никогда не уснет, но все же она задремала. Проснулась от какого-то неясного, далекого шума и оттого, что Мара, лежавшая около нее, содрогалась от крупной дрожи. Эта дрожь передалась Раде, и, полусонная, еще ничего не понимая, она почувствовала, что происходит что-то страшное.

— Что это? — шепотом спросила она Мару.

— Работают трактора…

Действительно, вдали работало несколько тракторов.

— Ну и что ж? — все так же шепотом спросила Рада.

— А то, — четко выговаривая слова и не понижая голоса, ответила Клавдия Ивановна, — а то, если работают трактора — значит, расстреливают.

В зоне было по-прежнему тихо, только вдали работали трактора. Через полчаса они замолкли.

— Все. — Клавдия Ивановна повернулась спиной, может быть, на самом деле хотела спать, а может быть, притворялась.

Раде вспомнилось, что в одной книге она прочитала о том, что казнь есть нечто большее, чем смерть. Казнь — это глумление и надругательство над человеком.

Неужели ее отсюда завтра не заберут? Неужели ее не увезут в Магадан? Она лежала до утра с открытыми глазами.

Утром откинули мешковый полог, зарешеченное без стекол окно упиралось в высокий забор с ржавой колючей проволокой наверху. В окно видны молочно-серое небо и сопка с торчащими пнями. Мара вынесла парашу в полуразрушенную уборную в центре двора.

— А прогулок у вас не бывает? — спросила Рада.

— У смертников прогулок не бывает. Почему вы все время задаете идиотские вопросы? — Клавдия Ивановна зло посмотрела на Раду.

При дневном свете женщины казались еще страшнее: грязные, с сальными волосами, они были настолько худы, что под желтой сухой кожей выступали кости черепа, а глаза были обведены широкими синими кругами.

— Она еще ничего не знает, и она еще такая молоденькая, — заступилась за Раду Мара.

— Все равно. Она все время задает глупые вопросы. Одна — истеричка, а другая — дура, послал бог компанию.

«Неужели я тоже буду такая худая и страшная, как они?» — с тоской подумала Рада. Нет! За ней придут. Уполномоченный с лицом клоуна сказал, что сегодня пойдет машина в Магадан.

В полдень принесли немного кипятка и маленькие кусочки сырого хлеба. Это была знаменитая «трехсотка». Но у них еще оставались продукты: соленая рыба, хлеб и сахар. Рада начала подметать пол, стирать пыль. Она не могла больше ждать, за работой время шло быстрее.