Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [10]
Поцелуйте от меня няню, и привет всем, кто меня помнит.
Мама
Галина Воронская
Галина Александровна Воронская. 30-е годы.................................................
Галина Александровна Воронская родилась 15 августа 1914 года в г. Кеми.
В феврале 1937 года был арестован ее отец А. К. Воронский, известный литературный критик и писатель. Вскоре была арестована и она, студентка Литературного института. Отца в том же году расстреляли, а Галина Александровна была осуждена Особым совещанием на 5 лет лагерей и этапирована на Колыму. Там же, на Колыме, в 1949 году ее арестовали повторно и приговорили к пожизненной ссылке. В 1957 году Галину Александровну реабилитировали. Посмертно реабилитировали и ее родителей.
Рассказы Галина Александровна начала писать еще на Колыме.
С 1989 года они стали публиковаться в периодике. В 1992 году в Магадане вышла ее книга «На далеком прииске» (под псевдонимом Нурмина). Опубликованы также ее воспоминания об И. Бабеле, Б. Пильняке, С. Есенине и В. Шаламове. Ее повесть «Северянка» опубликована в Москве в издательстве «Марчекан» в 2004 году.
Последние годы Галина Александровна из-за тяжелого полиартрита не могла писать, и ее рассказы записывались мною под диктовку.
Галина Александровна умерла 3 декабря 1991 года.
Татьяна Исаева
В теплицу после обеда пришел косоглазый нарядчик.
— Иди, Рада, в лагерь. И вещи, какие есть в теплице, забирай с собой.
Рада пасынковала помидоры и вся перепачкалась зеленью. Она удивленно посмотрела на нарядчика.
— Сам толком не знаю. Говорят, пришла телефонограмма везти тебя в Магадан, и машину с конвоем прислали. Да ты не тушуйся, Магадан не Серпантинка!
Только этого ей недоставало! Сейчас самое лучшее было сидеть на месте и чтобы о тебе никто не вспоминал. Вызов в Магадан, когда по лагерям шли аресты, расстрелы и добавляли сроки, не предвещал ничего хорошего.
В тамбуре было много людей, все побросали свою работу. Заключенные смотрели на нее откровенно жалостливыми глазами.
— До свидания, Рада!
— Прощайте, Рада Николаевна!
— Спасибо вам за хлеб, за махорку, дай Бог, чтобы у вас все хорошо кончилось!
Они провожали ее, как провожают в последний путь. Рада улыбалась жалкой кривой улыбкой, еле сдерживая слезы.
— Спасибо. Счастливо вам оставаться. Спасибо.
В лагере уже все знали. Тетка Павлина всплакнула, прижав Раду к мягкой широкой груди.
— И куда они тебя, мое дитятко, волокут? Мало им, что такую молоденькую зазря в лагере гноят.
Прибежала Нюша из кухни с буханкой хлеба, салом и большим куском соленой горбуши.
— Это тебе повар старший велел передать. Пусть, говорит, напоследок хоть поест досыта.
— Что вы меня отпеваете? Меня в Магадан везут, а не на Серпантинку.
— И-и, милая! Они же врут, как сивые мерины! Намедни одному каэртэдэшнику сказали — в Магадан, мол, вызывают, а самого свезли на Серпантинку — и в расход.
В самом деле, ей просто не пришло в голову, может быть, ее тоже повезут на Серпантинку, а про Магадан говорят для успокоения.
Ольховая в пестром халатике лежала с закинутыми за голову руками. Фельдшер дал ей на сегодня освобождение от работы. Она лениво протянула воркующим голосом:
— А вдруг Раду вызывают на пересмотр дела и освободят!
На Ольховую все дружно зашикали. Известно, как сейчас пересматривают дела: вместо пяти дают восемь или десять, а то и двадцать пять.
Рада с тоской поглядела на свою пустую койку. Постель она уже связала в узел. Оказывается, у нее была не такая уж плохая жизнь: выращивала в теплице помидоры, считала время до окончания срока, иногда даже удавалось доставать книги и потихоньку их читать, любовалась долгими северными закатами над сопками. Неужели эту замечательную жизнь у нее теперь отнимут? За что? Что она сделала?
«За что?» Это, как припев к песне, шло теперь через ее жизнь и жизнь ее товарищей. «За что?» — писали и выцарапывали на стенах камер и пересылок, вырезали на скамейках и деревянных столах. «За что?» — неизменно кончались все рассказы заключенных о своем деле и следствии.
Прибежала растрепанная маленькая Лидка-Чинарик, сунула кулек с шоколадными конфетами.
— «Мой» тебя так жалеет, так жалеет. Молоденькая, говорит, такая, и чего ее «на луну» отправляют?
Тетка Павлина помогла донести Раде вещи до вахты, утерла косынкой свои добрые выцветшие глаза, перекрестила Раду широким русским крестом.
У вахты уже фыркала машина и ждали два незнакомых вохровца. Раду посадили в кузов между ними. Машина тронулась, проплыл мимо беспорядочно разбросанный «вольный поселок», вдали торчали «отвалы» и промприборы. Поворот, еще поворот, они заехали за сопку. Раде всегда хотелось знать, что там, за этой сопкой, но теперь ее это не радовало. Там опять были сопки, безымянные, бесконечные, как волны.
Они ехали по узкой ухабистой дороге, отходящей от центральной трассы. Сопки, сопки теснились со всех сторон. Дальние — синие, ближние — серо-зеленые, а между ними лежали болота с бурыми кочками, а над всем этим распростерлось белесое небо.
Было жарко, и хотелось пить.
— Куда мы едем?
Длинноносый вохровец отрезал:
— Куда надо, туда и везем. А тебе зачем?
— Интересно.
— Ин-те-ре-е-сно! В лагере ей сидеть интересно. Молодая, а уже успела советскую власть предать. Она тебя, советская власть, кормила, поила, учила, а ты ей напакостила. Контрреволюцию разводила?
