Доднесь тяготеет. В 2 томах. Том 2. Колыма - [13]
Женщины лежали на нарах и смотрели, как Рада убирает.
— Мы тоже раньше следили за чистотой, а теперь не можем, ослабели, и нас ни разу не водили в баню. — Мара начала плакать. Сначала потихоньку, потом громче, она захлебывалась рыданиями и билась головой о доски.
— Вот, опять началось. — Клавдия Ивановна взяла кружку воды и вылила Маре за шиворот, потом несколько кружек на голову.
Дежурный открыл «волчок».
— Ах, опять эта… — и отошел.
Мара затихла, ее укрыли бушлатом, и она уснула, изредка всхлипывая.
— С ней всегда после таких ночей истерики. Конечно, ей тяжело, у нее на «материке» ребенок. Но нельзя себя так распускать.
Рада вычистила камеру, даже стерла пыль с решеток. Никто за Радой не приходил и, наверное, никто не придет. Сколько ей здесь мучиться — неделю, несколько месяцев?
К вечеру сопки стали золотистыми, и один янтарный луч пробился в камеру. Рада потеряла всякую надежду.
— Я говорила, в Магадан вас не повезут. Уполномоченным нельзя верить ни единому слову.
Мара проснулась и сидела на нарах, обхватив руками острые колени.
— А может быть… — начала она.
— Все ясно, — отрезала Клавдия Ивановна, и Раде показалось, что она довольна, что Рада останется с ними и будет ждать своего часа. — Сегодня ночью можно будет спать, после этого всегда неделю-две можно спать, пока они не подберут новую партию.
Но Рада эту ночь не спала. Неужели ее отсюда не заберут? А впрочем, почему ее должны забрать? Чем она лучше других? Клавдия Ивановна — член партии и участница Гражданской войны, Мара — учительница, у нее ребенок. Разве у меня большее право на жизнь? Сколько еще придется ждать? Когда соберут следующую партию? На приисках не хватает тракторов, а здесь под их шум расстреливают людей. Сколько у них тракторов? Два? Четыре? И насмешливый, точно чужой голос подсказал ответ: когда тебя поведут, ты узнаешь, сколько у них тракторов!
Утро наступило сырое и мглистое. Несколько раз начинал накрапывать дождь.
«А во время дождя расстреливают?» — подумала Рада, но не решилась спросить.
У них еще оставались сахар и вчерашние пайки хлеба. Сегодня они все съедят, и начнется «трехсотка».
В полдень кто-то стал открывать замок.
— Вероятно, вас поведут к уполномоченному. Что-то очень быстро, я ждала вызова две недели.
Замок заело, и Раде казалось, что ключ поворачивается у нее в сердце. Наконец дверь открылась, и толстогубый вохровец, тот самый, что привел ее в камеру, ткнул в Раду толстым волосатым пальцем.
— Ты! Собирайся с вещами. Машина ждет.
— Какая машина? — еще не веря, слабым голосом спросила Рада.
— Обыкновенная, на четырех колесах.
Все-таки она едет в Магадан! Она будет жить, жить, жить!
Рада лихорадочно засовывала вещи в мешок, потом вдруг остановилась. Она едет, а Клавдия Ивановна и Мара остаются. Они сидели на нарах, поджав ноги, и глядели на Раду. Они ничего не говорили, они только глядели. Сейчас Рада выйдет через дверь в этот хмурый, ненастный и прекрасный мир, а они останутся здесь.
— Какая ты счастливая, — дрожащим голосом сказала Мара, — тебе обязательно надо жить, ты такая молоденькая. Но какая же ты счастливая! — с тоской в голосе повторила она.
— Эй ты, поскорее! Или тебе у нас понравилось? — И толстогубый вохровец расхохотался.
Клавдия Ивановна отвернулась и стала смотреть в окно.
Рада подошла проститься к Маре. Та расцеловала ее, потом оттолкнула и заплакала.
— Пайку хлеба свою возьми, — сквозь слезы пробормотала Мара. — Нет.
Рада подошла к Клавдии Ивановне, она сидела, повернувшись спиной, и, казалось, внимательно рассматривала серый забор и натянутую по верху в шесть рядов колючую проволоку.
— Клавдия Ивановна! — Судорога сжала горло Раде. Только бы не заплакать! Плакать здесь нельзя, плакать она будет потом. — Клавдия Ивановна!
Та сидела неподвижно, из-под темного рваного платья углом торчали лопатки, можно было сосчитать все позвонки на высокой тонкой шее.
Рада слегка дотронулась до руки Клавдии Ивановны. Та передернула плечами, но так и не повернулась и продолжала молчать.
— Будешь еще мне тут церемонии разводить, пошли. — Вохровец схватил Раду за руку и вышвырнул ее за дверь, ногой наподдал ее вещи.
Мара забилась головой о нары и закричала диким голосом.
По дороге вахтер сказал Раде:
— А ты, девка, видно, в сорочке родилась, редко кого отсюда увозят.
Екатерина Олицкая
Екатерина Львовна Олицкая. Умань. 10 марта 1974 года
Екатерина Львовна Олицкая родилась в 1899 году в селе Сорочин Курской губернии в семье народовольца Льва Степановича Олицкого.
В 1916 году Олицкая, окончив гимназию, поступила на Высшие сельскохозяйственные курсы имени Стебута в Петрограде. В 1922 году продолжила учебу в сельскохозяйственном институте в Москве. Весной 1924 года за участие в нелегальном студенческом движении арестована и отправлена на Соловки. Там познакомилась с социалистом-революционером Александром Васильевичем Федодеевым и стала его женой. Вместе они были переведены в Челябинский политизолятор и в 1926 году высланы в Чимкент. Там у них родилась дочь. В 1929 году после ссылки поселились в Рязани.
В 1931 году они переходят на нелегальное положение. В апреле 1932 года при аресте у них находят шапирограф и 100 листовок, подписанных «Социалистической группой действия за дело народа». Под девизом «В борьбе обретешь ты право свое» листовки призывали к борьбе против монополии большевистской партии, за свободу всех демократических течений и профсоюзов.
