Дочери Марса - [190]

Словно барышни Дьюренс были какими-то необыкновенными, наделенными свободным духом колонистками.

Когда они сидели в постели, Наоми рассказала ей историю майора Дарлингтона, который, согласно официально одобренной версии, предпочел респектабельность военного госпиталя предпочтению, которое оказывала ему леди Тарлтон перед другими хирургами.

— Она кажется твердой как скала, — проговорила Салли.

— Ее не сломать. Когда все это начиналось, я не ожидала, что она все время будет здесь. Я думала, она просто обустроит все, навроде того, как Бог сотворил мир, и вернется в Лондон к своей привычной жизни. Но она трудится вместе с нами. А еще ездит в Париж, чтобы открыть там клуб. Она всей душой отдается всему, за что берется. И она сама говорила мне, что сомневается, что после войны вернется к лорду Тарлтону, чтобы положить конец пересудам о ее любовных делах. И я тоже сомневаюсь. Не такой у нее характер.

Но вот пришло время садиться на паром, который должен был отвезти ее в Англию, Наоми проводила Салли в порт. Они поцеловались, словно дети, которые изображают разлуку на сцене. Это оказался старый французский колесный паром, по военному времени окрашенный в серый цвет, нечто среднее между диккенсовским пакетботом и допотопным линкором.

— Я узнаю на Хорсферри-роуд, можно ли мне получить свидание с Иэном, — пообещала Салли.

— Было бы здорово. Я боялась, что ты откажешься, но, пожалуйста, попытайся, вдруг получится.

Шеренга солдат расступилась, пропуская Салли, как отъезжающую, и Наоми, как провожающую, к трапу. Военный полицейский проверил и, признав подлинными, вернул документы, и она пошла вверх по трапу, обернулась на полдороге, чтобы увидеть залитое слезами лицо Наоми. Итак, сердечная связь, зародившаяся в отеле «Палм Корт» в Александрии, сохранялась и годы спустя. Думая об этой связи с сестрой, средь желтеющих по краям пурпурных облаков она увидела на западе предвестие долгих сумерек. И жизнь показалась Салли прекрасной и достойной того, чтобы жить. Даже сейчас. Восторг не отложишь до безупречного дня. Не тогда, когда у тебя есть возлюбленный и сестра.

* * *

Госпиталь города Эпсом в графстве Суррей был огромен, раскинувшись на участке, бывшем некогда частным садом богатой семьи. На территории располагался ряд бараков и площадка, где люди в госпитальной форме, мешковатой, точно пижамы с разного цвета лацканами, и фал и в крикет. В самой энергии игры и взмахах рук, ловящих и отбивающих невероятно высоко летящий мяч, было что-то, подсказавшее ей, что одноглазый капитан Констебль просто не может принимать участия в игре. Она пошла к главному корпусу, где знали о ее приезде, они с капитаном Констеблем списались заранее.

За ним послали волонтера, и он спустился по лестнице в военной форме, снова в своем солдатском обличье. Она увидела швы на челюсти, недооформленный нос, неестественный глянец и скованность верхней губы и щеки. Хотя она не знала, каким Констебль был раньше, эффект от операций был невелик и в то же время бесспорен. Мужество, с каким он переносил повреждения, нанесенные его лицу, заставляли ее ожидать большего. Хирургам удалось восстановить лицо. Все было правильно в смысле пропорций, но неподвижно и неспособно передавать разные выражения. Его лицо было обречено оставаться делом человеческих рук, а не быть созданным природой. За исключением левого глаза, оно было мертвым. Чтобы этого добиться, потребовалось два года, и это все, чего удалось достичь.

— Привет, сестричка, — радостно поздоровался Констебль. — Я тут подумал, может, я могу угостить вас чаем на главной улице? Это недалеко.

Салли согласилась. Держась за руки, они пошли по гравийной дорожке. Когда они вышли из ворот на зеленые улицы, он указал на великолепный ипподром вдалеке.

— Здесь одна суфражистка бросилась под копыта лошади короля, — сказал он. — Точно так же, как на протяжении уже четырех лет бросают под копыта мальчишек.

— Вам не стоило переодеваться ради меня, — сказала она. — Если это было именно ради меня.

— О, — откликнулся Констебль, — меня уже тошнит от этих проклятых пижам. Да и смотрится смешно с широкополой фетровой шляпой.

Салли заметила нашивку за ранение на левом рукаве кителя. И подумала, что это совсем не отражает всего, что ему пришлось пережить.

— Как бы то ни было, меня очень скоро отправят домой, — сказал он. — Так что все равно надо привести в порядок свою старую форму.

Ей было интересно, воздаст ли мэр его города почести так сильно пострадавшему молодому человеку, она вспомнила, что Наоми рассказывала об эпидемии самоубийств на корабле, на котором она возвращалась домой. Но нет, он слишком сильный человек, чтобы пойти на такое.

В кондитерской на главной улице они заказали чай и профитроли с кремом. Английские пирожные казались паршивыми по сравнению с французскими. Тем не менее этот славный комок теста и сахара пришелся как нельзя кстати. Официантку его внешность, казалось, не удивила. Наверно, она уже привыкла обслуживать таких клиентов.

— Знаете, — сказала Салли, когда принесли чай и ароматный пар защекотал ноздри, — если бы мне сказали вручить награду своему самому лучшему пациенту, я бы выбрала вас. Это правда. Это никакая не лесть. Просто очень сомневаюсь, что сама смогла бы вынести то, что довелось вам.