Дочери Марса - [192]

— В том-то и прелесть, — сказала Фрейд. — Они живут в мире, где нет никакой войны.

— Похоже на Америку, — сказал он. — Но персонажи? Они как будто вне истории.

Фрейд заметила, что людям периодически необходимо делать промывание, чтобы избавить их от истории.

— Драматургу это удалось, — сказал Бойнтон. — Ну прямо благодетель человечества какой-то. Дайте ему Пулицеровскую премию.

— Да пожалуйста, — сказала Фрейд.

Американец обнял ее за талию.

— Ну только послушай, что она говорит! — воскликнул он, обращаясь к Салли.

* * *

Через пять дней она вернулась в Векевиль. Так же, как капитан Констебль в Эпсоме, в Лондоне Салли бегло осмотрела достопримечательности, которые пропустила в прошлый приезд. Но все время думала о возвращении. Первым делом она отправилась искать Слэтри и нашла ее в дальнем углу газовой палаты — та, кашляя, наблюдала за тем, как две медсестры наносят на тела солдат противоожоговую мазь. Онора увидела ее и, стуча каблуками по дощатому полу, кинулась навстречу.

— Есть минутка выпить чайку? — шепнула Салли. Разговаривая с Онорой, она автоматически наклонилась и поправила кислородную маску на лице солдата. Сыпь, вызванная ипритом, требовала мази. Но кислород был еще важнее. Раненый хмуро посмотрел на нее.

— Лошади, — проговорил он.

Солдат на соседней койке, не так отчаянно хватавший воздух, сказал, что его товарищ прав.

Они начинают ржать и пронзительно кричать, когда с глухим стуком рвутся газовые снаряды.

Эта речь так утомила его, что Салли погладила его по плечу, как будто этот жест обладал неведомой целительной силой и мог заставить его больной организм работать как надо.

— Салли, — пробормотала Онора, — тебя хочет видеть майор Брайт.

Онора повела ее из палаты по дощатому настилу в кабинет Брайта возле операционных. Тот писал отчеты и письма. Он встал из-за стола, и именно по этому, а не по тому, как вела себя Слэтри, она поняла, что есть новости, и испугалась, что случилось самое страшное, после чего нет смысла жить дальше.

— Чарли, — вырвалось у нее.

Брайт поднял руку.

— Крепитесь. Он жив, но ранен. Он лежал в Франвильре, но его перевели в более крупный госпиталь в Этапль.

— Но я уже израсходовала свой отпуск, — пробормотала она. И поняла, что говорит, словно школьница.

— Это не имеет значения. Ты сможешь его увидеть. Я все уладил.

— Какое ранение?

Брайт опустил глаза.

— Боюсь, ничего больше сказать не могу. Просто не знаю. Уверен, что ничего страшного… По-видимому, он в неплохом состоянии, раз попросил их связаться с нами.

Так и не распаковав вещи, она, изнывая от неизвестности, снова нашла автобус, который привозил солдат из большого учебного лагеря в Этапле, расположенного в тылу, за Корби, и увозил отсюда ходячих раненых. Она ехала в передней части салона переполненного автобуса, ничего не видя перед собой, не вступая в разговоры, несмотря на упорные попытки стоявшего рядом с ней офицера. Она была готова и к легкому ранению Чарли, и к тому, чтобы оплакать его смерть. Они ехали по сельской местности, где после мартовских и апрельских сражений деревни лежали в руинах, а из населения остались в основном старики и голодные дети, но больше всего было солдат. Шофер остановился по требованию солдат с разрешениями на отпуск и после долгих препирательств впустил их. Тут-то Салли, которая заняла переднее сиденье, узнала, что торможение и рывки с места убийственно опасны не только для шофера, но и для нее.

До госпиталя, который находился рядом с лагерем под Этаплем, они добрались только к вечеру. В свете уходящего летнего дня, как и несколько лет назад в Руане, немецкие военнопленные строили новый барак с усердием людей, работающих по контракту. За госпиталем лежал необъятный лагерь, висела какая-то давящая атмосфера, ощущение, словно на волю вырвалось нечто отвратительное. Ей показалось, что на лицах охранников и свободных от служебных обязанностей санитаров, прогуливающихся по дорожкам госпиталя, лежит печать деградации.

Она доложила о цели своего приезда в караулке, и ее направили в административный корпус, чтобы справиться, где лежал Чарли. Пока искали записи в картотеке, надежда сначала росла, а затем угасла, оставив вместо себя пустоту. Позвали санитара ее проводить, и они долго куда-то шли по дорожкам. Она нашла палату, поднялась по ступенькам, представилась медсестре и спросила Чарли Кондона.

— О, — сказала молодая австралийская сестра, — я вас провожу.

— Он совсем плох? — спросила она.

— Вы дрожите, — ответила девушка. Казалось, она была твердо намерена держать Салли в неведении. Она повела Салли по проходу между кроватями. Не дойдя до Чарли, они столкнулись со старшей палатной сестрой. По особому выражению ее лица Салли подумалось, что самое худшее не грозит.

Сестра повела ее по проходу, и среди множества незнакомых лиц она с ужасом увидела Чарли. Он спал. На его лице было хмурое выражение.

— Осколочные ранения в бок и бедро, — сказала сестра. — И еще гангрена на руке. Его сейчас будут оперировать.

— На руке?

Не слишком ли мелодраматично даже для такой отвратительной войны, когда художник теряет руку? Подобное годится для сцены, но не для реальной жизни. И еще гангрена.