Дочери человеческие - [9]

— Вы знаете, как она вас называет? Галчонок, выпавший из гнезда.

— Я очень некрасивая? — тихо спросила Ева и тоже посмотрела прямо в глаза Саввы.

— Нет. Кто вам это сказал? — Он был смущен и озадачен. — Это неправда!

Ева недоверчиво улыбнулась.

— Мне говорили Наум и Эттли. Эттли называет меня черной худой галкой.

— Кто они такие — Наум и Эттли? Вы им не верьте.

— Наум — мой бывший жених. А Эттли… она любит Наума.

Савва наморщил лоб.

— Это очень сложно: Наум ваш жених, а Эттли…

— Он мне больше не жених, — поспешно проговорила Ева. — Я не хочу… Я не могу.

— Вы странная, Ева, — мягко сказал Савва, — вы не похожи на других.

— Реб Борух говорит, что я сумасшедшая. Мать говорит, что я ненормальная, и вся родня говорит то же самое. А мой отец считает меня несчастной. — Голос у Евы был тихим и мягким, казалось, она произносит монотонной скороговоркой молитву.

В подъезд заскочил дворовый пес, сердито зарычал на чужих и принялся отряхивать мокрую шерсть. Ева испуганно попятилась, и Савва взял ее холодную маленькую ладошку в свою руку.

— Не бойтесь, он не кусается.

— Я не боюсь… — Она подняла на Савву глаза. — С вами мне не страшно.

И столько признательности было в ее глазах, и такая была в них доверчивость, что Савва растерянно выпустил ее руку.

— Вам надо идти? — спросила она.

— Нет, я не спешу… А вы?

Ева усмехнулась:

— Мадам Фус говорит: «Чтоб за тобой так спешило твое счастье, как ты спешишь». Я разношу заказы. У мадам Фус мастерская, она делает дамские шляпки. Заказчицы меряют свои шляпки по два часа. Я не могу уйти, мне надо вручить заказ…

— Ева, зачем вы ушли от этого, — он хотел сказать «старого скряги», но не решился, — от своего богатого родственника?

— Он продал пианино.

— Пианино? — удивился Савва. Он опять взял ее за руку и слегка сжал. И ее рука ответила на пожатие.

— Я ночью ходила… — Она не знала, как объяснить ему свою любовь к музыке. Ей не хотелось услышать вопрос: «Зачем вам музыка, зачем вам это пианино?» — Я хотела научиться играть на пианино. Ночью я иногда пыталась пробовать играть… Я старалась тихо-тихо…

Он все понял.

— Значит, вы воровали у старика музыку?

Она серьезно кивнула. Савва смотрел на ее смуглый выпуклый лоб, на прядь волос, выбившуюся из-под старого нелепого капора. Ему хотелось снять с нее этот капор и погладить по голове, как ребенка.

— Почему же он продал пианино?

— Он… он услышал однажды, — она не умела рассказать Савве о том сне, который так напугал ее. — Он пришел и увидел…

— Значит, вы играли тайком? Вам не разрешали?

— Вы будете смеяться, Савва? — спросила она, заискивающе улыбаясь.

— Нет. Я тоже играю, правда, на гитаре.

— Вы любите музыку? — с замиранием сердца спросила Ева.

— Да. — Он помолчал. — Моя мама хорошо пела. Раньше, когда она была здорова… — Ему было трудно говорить о матери.

— Ваша мама пела?

— Она пела часто. Делает что-нибудь и поет. Иногда мы пели вдвоем.

Ева слушала, слегка приоткрыв рот, как слушают сказку дети. Савва, удивленный горячим вниманием девушки, смолк.

— Я бы очень любила вашу маму, — задумчиво проговорила Ева.

Дождь все еще шел, по булыжной мостовой бежали ручейки. Мокрые голые акации щетинились ветками. Пес, зевая, смотрел на дождь, чесался за ухом.

— Сколько вам лет, Ева? — Савва все еще боролся с искушением снять с головы девушки уродливый капор.

— Будет шестнадцать.

— Вам еще нет шестнадцати? — Он огорчился. И, чтоб скрыть огорчение, сказал: — У вас все впереди, вы еще сможете научиться играть на пианино.

Он выпустил ее руку. Ева нагнула голову, и теперь ему был виден только капор.

— Вам надо идти, вас заругают. — Он принялся шарить в кармане: должна была остаться сигарета. — Я вас задержал. — Голос Саввы звучал деловито. — Теперь из-за меня вас будут бранить.

Ева стояла не шевелясь, и ему стало жаль ее.

— Ева!

Она уловила нотки сострадания, и на Савву поднялись хмурые, совсем не детские глаза.

— Ева… — проговорил он, глядя в ее глаза.

Она продолжала смотреть хмуро и укоряюще. Он нагнулся и поцеловал ее в крепко сжатые твердые губы.

Мадам Фус, держа в зубах булавки, повернулась к Еве:

— Я встречала Фриду…

Ева гладила ленты, которые мадам Фус должна была прикреплять к желтой шляпе, торчавшей на болванке. Ева думала о Савве и плохо слышала, о чем говорит мадам.

— Почему ты не спрашиваешь, что мне сказала Фрида?

— Что вам сказала Фрида, мадам Фус?

— Можешь называть меня просто мадам… Она спросила, как ты живешь.

Ева вежливо взглянула на маленькую пышную, но весьма подвижную хозяйку. Та, прищурясь, изучала будущую шляпу, щелкая по ее полям средним пальцем. — так обычно сбивают пыль со своих шляп мужчины. Она оглянулась на Еву через плечо.

— Что же ты не спросишь, что я ей ответила?

— Что вы ей ответили, мадам?

— Я ей сказала, что ты, слава богу, не жалуешься. Я ей правильно ответила?

— Да, — согласилась Ева. — Я не жалуюсь.

— Ты хочешь сказать: «Да, спасибо, мадам»?

— Спасибо, мадам Фус, — тихо повторила Ева.

Мадам Фус выплюнула изо рта булавки и подошла к гладильной доске. Она взяла красную ленту, отставив руку с золотым браслетом, внимательно вгляделась, хорошо ли выглажена. По ленте пробегал алый отблеск.