Дочь - [18]

Вскочил заведующий хозяйством на араба, ребята наши — на своих лошадей и поскакали догонять сотника. С трудом они уговорили его отдать им моего рыжего мерина и взять назад араба. Огорчился, обиделся сотник.

Вечером, когда мы пили чай, пришел казак, ординарец сотника.

— Так что сотник очень просит сестер на наурские танцы и песни пожаловать.

Вскочил Т. Н. Полнер, лицо сердитое, бородка трясется:

— Скажи ты своему начальству, что сестры здесь не для забавы офицеров, а для работы! Вон отсюда!..

Загулял сотник. Далеко за полночь раздавалось пенье казаков. Разгулялась сотня виесте со своим начальником. Пели, плясали под самым окном генерала Абациева.

А наутро генерал вызвал к себе сотника. Казаки получили выговор, а сотник был отправлен на фронт.

Через несколько дней он пришел ко мне.

— Я ухожу на фронт. Одно из двух, или выслужусь, или убьют. Обращаюсь к вам с последней просьбой: уделите мне один час времени.

Мы оседлали лошадей и поехали в горы. Что говорил он мне, не помню, но помню, что был он тихий, грустный и почему–то я чувствовала себя виноватой.

После этой прогулки я больше никогда его не видела, но 50 лет спустя, уже в эмиграции, я получила от него милое письмо из Франции. Он доживал свой век в доме для престарелых.

В ГОРОД ВАН

Как–то раз, когда приехал к нам наш уполномоченный Т. Н. Полнер, он привез мне новое назначение:

— В город Ван. Положение там тяжелое, много больных, свирепствуют все три формы тифа, болеет американская миссия, медицинского ухода нет, надо открыть питательный пункт для пленных…

— Когда надо ехать?

— Как можно скорее! Вызывайте ваших студентов. Я давно уже просила Полнера взять на работу двух студентов, моего племянника Онисима Денисенко и его товарища Колю Красовского, в качестве братьев милосердия.

— Вас проводит заведующий хозяйством до Игдыря. В Эривани закупите нужное оборудование и со студентами, и я вам дам санитара и ординарца, поезжайте в Ван.

И вот мы едем обратно в Игдырь. Мой кабардинец и рыжий жеребец под заведующим идут бодро. Верста шагом, верста рысью, иногда спешиваемся. Нам весело… Больные, раненые, все заботы позади. Мы не думаем о том, что нас ожидает. Мы слились с природой, легкие наполняются горным, чистым воздухом. Все, что нас окружает — бесконечные цепи гор, бурные речки, долины, покрытые буйной высокой травой, — все это так божественно прекрасно и так далеко от злобы людской, убийства, страданий.

Усталости нет. Среди дня делаем привалы на час–другой, расседлаем лошадей, поедим, отдохнем и опять в путь.

К вечеру мы дошли до военного пункта. Ночевать негде, отвели одну комнату на двоих. Разделись, потушив свет, в темноте, чтобы не мешать друг другу. А рано утром — опять в путь. Шли целый день. А вечером, когда стемнело и мы спускались под крутую гору, мимо нас вдруг просвистела одна пуля, вторая… «Курды!» — заорал во все горло ординарец–осетин. Мы, сестры, боялись курдов. Были случаи, когда курды насиловали и убивали женщин. И у всех нас, сестер, всегда был с собой цианистый калий…

Дали лошадям шенкеля и карьером понеслись под гору. А гора крутая, темно, ничего не видно, тропинка усеяна камнями, того и гляди лошадь спотыкнется, упадет. И тогда… пропали. Я откинулась назад сколько могла, чтобы облегчить передние ноги Алагеза, а мысленно все твержу: «Выручай, милый, голубчик, только не спотыкнись».

Ускакали…

А подходя к Игдырю, попали в солончаковое болото. Тьма. Лошади шли, выбирая сухие места, напрягая мускулы, растягиваясь, перескакивая с одной кочки на другую, минуя трясину. Кажется, никогда я не ценила так своего Алагеза, как в этот трудный поход. Шли мы так версты четыре или пять, пока не вышли на сухую землю.

* * *

Несколько дней провели в Игдыре и в Эривани вместе с заведующим хозяйством. Закупили оборудование. Очень было весело снова попасть в цивилизованный мир: автомобили, электричество,, хороший ресторан… Может быть, мы задержались дольше, чем надо было…

— Почему вы еще не уехали в Ван? — ворчал Т. Н. Полнер, — давно пора… Извольте немедленно отправляться… там большая нужда в вашей помощи. А вы, — обратился он к заведующему хозяйством, — проводите Александру Львовну полдороги!

Мы очень обрадовались, нам не хотелось расставаться.

— Слушаюсь.

И вот мы снова в пути. На этот раз с нами два студента, санитар и ординарец.

Мой племянник Онисим[33] красивый юноша с вьющимися светлыми волосами, медленными движениями. Когда с ним говорят старшие, он смущается, медленно цедит слова, и от смущения чуть кривится его рот с красиво очерченными губами. В больших темно–синих глазах его удивление и вопрос, точно он хочет понять что–то еще невысказанное. Онисим мне всегда казался не от мира сего, и мне за него было страшно[34]. За товарища его — Колю Красовского я не боялась. Он был в себе уверен, держал Онисима в подчинении, командовал им, и физически он был выносливее и крепче Онисима. Черные глаза его загорались, когда он видел верблюдов, лошадей, курдов в чалмах… Ему хотелось действия, приключений.

И вот мы снова на лошадях. Опять Чингильский и еще более высокий Топорисский перевалы. К вечеру клюешь носом, засыпая в седле. Алагез и я уже давно слились в одно целое, я чувствую каждое его движение.