Дочь степи. Глубокие корни - [76]

Сираджию это не понравилось. Он пригласил Камалия и Джамалия по важному делу, а они болтают с типографскими хулиганами! Хоть бы ушли скорее… Но нет, не торопятся, окаянные. Засели, как пни, с места не сдвинешь… Сираджий что-то шепнул студенту и Низамию. Все встали. У дверей Сираджий обернулся и сказал сапожнику:

— Камалий-абзы, зайди вечерком ко мне. Дело есть.

Наборщик искоса посмотрел на них и свистнул. Как только за ушедшими закрылась дверь, Джамалий подхватил бутылки и подсел к метранпажу.

Разговор вертелся вокруг Садыка.

— Мы с ним вместе росли, — сказал Гайнетдинов. — Пить он пил, но и дело делал. В каких только тюрьмах не сидел, куда только не высылался! Подхватит, бывало, под мышки связки книг, толстенный «Капитал» — и айда. Если бы он хорошо знал по-русски, так он горы своротил бы.

— Разве он по-русски говорить не умеет? — удивленно спросил Джамалий.

— Умеет. Даже доклады делает.

— Чего же больше?

— Не может он с солью, с перцем сделать доклад. Вот по-татарски он острее говорит.

Шамси взглянул на часы и поднялся.

— Айда, товарищи!

— Куда спешите? Посидим еще.

— Посидеть бы не грех, да времени нет.

Но Джамалий не унимался:

— Пустое! Я угощаю по случаю гибели Валий-бая. Эй, официант, неси шесть!

Батареей выстроились бутылки, подали воблу, горох, но полиграфисты спокойно не сидели. Выпив по стаканчику, они поднялись. Джамалий снова стал упрашивать, наливая пенящееся пиво. Уж на ходу, застегивая пальто, наборщик и Гайнетдинов не отрываясь выпили. Джамалию это не понравилось.

«Нас и за людей не считают», — подумал он и обидчиво сказал:

— Что же это вы, ребята, так важничаете? Ведь и я не спекулянт, не буржуй, а такой же труженик, как и вы.

И тут же угодливо, чтоб не обиделись, хихикнул. Джамалий привык всю жизнь бояться русских, начальства, богачей, должен был всегда заискивать перед ними. Он старался всем угодить, понравиться, и потому в его улыбке и смехе сквозила приниженность, угодливость.

Метранпажу стало жалко Джамалия. Он нашел нужным утешить его:

— Зачем обижаешься? Нас типография ждет, машина, газета. Восемь тысяч подписчиков ждут. Нужно вовремя выпустить, каждая минута на счету. И так уже опоздали.

Распрощавшись, они ушли. Обида не улеглась в душе Джамалия. Ему так хотелось посидеть и поговорить с ними!

Когда-то, работая в профсовете, Гайнетдинов ездил на обследование совхоза «Хзмет». По возвращении Салахеев его обругал. «Ты, — сказал он, — хочешь подорвать примерный совхоз. Ты не понимаешь слов Ленина относительно спецов. Ты бузотер!» А теперь этот Салахеев арестован. Почему, а? Туда же замешали Низамия и Иванова. Удивительно! Не осталась в стороне какая-то Александра Сигизмундовна. Говорят, она была любовницей Валий-бая и его сына. Жалко, не удалось поговорить с Гайнетдиновым. Напрасно он ушел.

— Помилуй бог, трудно человеку, который по часам живет, — закончил вслух Джамалий. — То ли дело мы! Хочешь — вставай, хочешь — нет, хочешь — работай, хочешь — нет. Мы сами себе хозяева. Не так ли, сват Камалий?

Оплаченное угощение оставить было жалко. Два друга принялись за выпивку.

Наступил вечер. Сапожник и портной, поддерживая друг друга, вышли на улицу.

«В чем же дело? Зачем Сираджий звал меня? Почему он ушел из пивной?» — спрашивал себя Джамалий и не находил ответа.

XXX

Погруженный в эти думы, вернулся он домой и сел за работу.

Давно валялась работа, взятая из кооператива. Разделаться с ней было недосуг. Мешало то одно, то другое. Два раза вызывали Джамалия, ругали, добились обещания доставить работу в субботу. Хорошо еще, что сами забывали назначенный срок. Но больше тянуть было нельзя. И работы-то оставалось немного — пришить рукава к двадцати бешметам да пуговицы и чуть-чуть прогладить утюгом.

Джамалий с твердым решением сегодня же кончить всю работу взял в руку иголку. Дело закипело. Одним стежком пришивал он пуговицу, отбрасывал готовую вещь на лавку.

«Ладно, для кооператива годится».

Брал другой бешмет, снова наспех пришивал пуговицы и отбрасывал в сторону.

«Для кооператива сойдет. Больно дешево платят».

Рукав пришивал в два счета:

«Все равно без переделки носить не будут».

Навалив на лавку груду «готовых» вещей, Джамалий принялся за утюжку. Он во что бы то ни стало хотел сегодня же развязаться с работой. В голове бродил хмель. Торопливо проводил Джамалий утюгом по воротникам и бортам бешметов, проглаживал карманы.

«Все равно в лавке изомнутся, будут как жеваные». Раздался стук. В комнату вошел милиционер.

— Вы Джамалетдин Зайнетдинов?

Джамалий подался назад и, уставившись на милиционера, ответил:

— Да, мы.

— Подписываться умеете?

— Постараться можно.

Милиционер протянул бумагу.

— Распишитесь в получении.

Это была повестка с вызовом Джамалия на суд по делу об убийстве Фахри.

После ухода милиционера Джамалий долго рассматривал повестку, вертел ее в руках. В душу его заполз страх.

— Пожалуй, пришел день расплаты! — прошептал он.

Снова взялся за утюг, но работать так и не дали. Кто-то без стука вошел в комнату.

— Ты, что ли, Камалий? Заходи, заходи! — сказал Джамалий, не поднимая головы.

Но он ошибся, это был не Камалий, а жена Валий-бая Мариам-бикя.