Дочь степи. Глубокие корни - [61]

— Оно всегда так — стоит споткнуться человеку, как все норовят доконать его. И тут так же. Выискалась какая-то сука, наговорила всякую всячину на Валий-бая. Говорят, она когда-то была четвертой женой ишана Абдуллы, того самого, которого расстрелял мерзавец Садык, обвинив в агитации против Советов» После смерти мужа она вышла за хромого солдата и живет с ним. Они оба приходили к Паларосову и наговорили ему с три короба: «Мы знаем Валий-бая. Он боролся, против Советов, он контрреволюционер. При приближении Колчака скрывался у ишана, занимался тайными делами».

Оглушенный слышанным, Джамалий залпом выпил несколько стаканов пива. Историю с бешметом рассказать не решился. В затуманенной голове стучала мысль:

«Валий-баю капут»…

XVI

Был тяжелый, беспросветный день.

Низко по небу ползли черные тучи. Накрапывал холодный дождь. Валий-бай медленно шел по пустынной улице города. В голове бродили печальные мысли. Нет надежды на возвращение потерянных миллионов, на возврат былой жизни. Один за другим рушатся хитроумные планы. Как мыльные пузыри лопаются мечты. Из-за каждого угла сторожат горе да всякие неприятности. Погруженного в невеселые думы Валия догнал Иванов, один из прежних его служащих, теперь ответственный работник земотдела.

— Жить трудно стало, а есть-пить надо. Ты бы мне местечко нашел, Федор Кузьмич, — заметил в разговоре с ним Хасанов и со смешком добавил: — Чтобы понадежнее да потеплее.

Иванов задумался.

— Постой, ведь ты прежде крупным помещиком был? — спросил он.

— А вот прикинь: по реке Казанке было у меня четыреста десятин земли, восемьдесят десятин леса, образцовое хозяйство, три мельницы. Этого тебе достаточно?

— Дело не в этом. Сам ли ты вел хозяйство? Справишься ли с ним сейчас?

— Я полжизни провел в имении, сам вникал в каждую мелочь.

— Тогда готово, будешь первым спецом. У нас ищут человека для постановки дела в совхозе «Хзмет». Завтра же приходи. Только предупреждаю: сначала работа будет каторжной. Потом, как наладится, сама пойдет. Устраивайся, пока я не перешел в прокуратуру.

— Я дела не боюсь. На этом они расстались.

На следующий день в назначенное время пришел Валий-бай в земотдел. Там вопрос поставили ребром:

— Мы знаем, что вы были крупным капиталистом-помещиком. Нам также известно, что вы имели сношения с белыми. Но теперь советская власть допустила к работе даже колчаковских генералов. Можете ли дать слово, что будете честно работать на пользу советской власти и тем самым загладите свое прошлое?

Хасанов обрадовался прямому вопросу и не задумываясь ответил:

— Даю и обещаюсь. Если ошибусь, исправите, но сознательно против Советов не сделаю ни одного шага. А нарушу слово — расстреляете.

Так он получил назначение в совхоз «Хзмет». С этого момента почувствовал Хасанов, как окрепла под его ногами почва. Довольный вернулся он домой.

Квартира Валия состояла из одной большой комнаты, где он жил вместе с взрослым сыном Мустафой и женой Мариам-бикя. Им было очень тесно. Имущество, уцелевшее в годы революции, заполняло всю комнату. Сундуки, набитые всяким добром, две резные дубовые кровати, огромное, до потолка, трюмо, комод, массивный буфет, полный посуды, обеденный стол. Свободный кусочек пола был покрыт дорогим шелковым ковром, недавно вынутым из сундука. Прислуги они не держали — боялись краж, да и не хотели прослыть за состоятельных людей.

В момент прихода мужа Мариам-бикя накрывала на стол. Радостно возбужденное лицо мужа ее удивило, так как давно уже она потеряла надежду услышать что-нибудь приятное. Жизнь при советской власти казалась ей карой, ниспосланной богом за людские грехи. Она часто стремилась уйти от действительности в воспоминания о прежних днях, в мечты о том, как зажила бы она, если бы вернулось старое время.

Подав на стол фарфоровую миску с ароматным супом, Мариам-бикя пригласила мужа обедать.

Валий-бай тщательно умылся, утерся белоснежным полотенцем и с молитвой сел за стол.

— Я, жена, дал обещание, — благословясь начал он.

— Какое обещание? — спросила жена, подвигая к мужу тарелку катыка.

Прихлебывая суп, Валий-бай рассказал о случившемся. Голос его звучал радостно, но Мариам-бикя отнеслась к новости недоверчиво.

— Неладное затеял ты, отец. Нынче мужики с ума посходили, проходу тебе не дадут. Добровольно голову в петлю не суй. Не поедем мы туда.

Валий-бай протянул жене пустую тарелку и сказал:

— Тебе и ехать незачем: ведь Мустафе учиться надо, и квартиру в городе терять не стоит. Ты здесь останешься.

— Нет, нет! Лучше не говори… И ты не поедешь, и я не поеду! Слава богу, нужды в этом нет. Если умело жить, на наш век хватит. Кое-что подработаешь.

Валий-бай отер салфеткой жирные губы, откинулся на спинку стула и спросил:

— Второе есть?

— Есть.

На столе появилось блюдо с пловом.

— Ладно. Мы проедим что имеем и умрем. А сыну что останется? — снова заговорил Валий-бай.

— И ему хватит. Мы не будем ждать, когда жареный гусь сам на стол прилетит. При случае кое-какой торговлей займемся.

— Будто до сих пор не пробовали? — с горечью перебил ее Валий-бай. — Открыл кожевенный завод, полтора года проработал там, ухлопал шесть тысяч. А что вышло? Попробовал втесаться в Совнархоз, не успел встать на ноги — конкуренты свалили. Золото, говоришь, бриллианты? Нет, жена, не те времена. Чего только у нас не было! Все пролетело. Имела наша фирма в четырех городах четыре магазина? Имела! Имели мы три каменных двухэтажных дома? Имели! Был для нас неограниченный кредит в банках? Был! Было время, когда бумажка с моей подписью пользовалась бо́льшим доверием, чем николаевская кредитка? Было! А теперь куда все это сгинуло? В одном доме детсад, в другом — техникум, в третьем — диспансер. Не так ли? А где магазины? Не хозяйничает ли в них «Татлес», «Татмашина», «Таткнига?» Вот она, жизнь!