Дочь степи. Глубокие корни - [42]

У всех на языке одно: кто победит, чья сторона получит перевес? Иногда вспыхивает ссора. Найманы, Дюрткара кажутся несколько растерянными. Зато Кзыл-Корты, Кара-Айгыры, Сарманы, Танабуга разговаривают нарочито громко, ходят подбоченившись. То там, то тут мелькает фигура «отца конских пастухов» Юнеса. Он без устали разговаривает, хвалит Сарсембая, хает Якупа, подзадоривает врагов.

— Жирные Найманы, посмотрите на невиданное зрелище: сегодня обыкновенный казахский конь Байчубар обгонит знаменитого чистокровного иноходца!

Его шутка быстро облетает собравшихся и передается из уст в уста. Противники возмущаются. Страсти разгораются.

В этот момент распахиваются двери кирпичного домика, оттуда выбегает молодой казах с непокрытой головой, вскакивает на ближайшего коня, встает на седло и, приложив руки ко рту, громко, на всю площадь, кричит:

— Великая радость всему казахскому народу! Исполнилось его желание! Сарсембай получил на четырнадцать шаров больше. Якуп побежден!

Поднимается невообразимая суматоха. Конные, пешие, давя друг друга, кидаются к управлению. Стражник мечется из стороны в сторону, но людская волна сбивает его с ног. Арбы, верблюды, тарантасы трогаются, зацепляются друг за друга, кучера перебраниваются, размахивают плетками.

Проходит несколько минут. На крыльцо выходит начальник, при шпаге, в блестящих погонах. Лицо злое, губы дрожат. Якуп и Янгырбай наперебой ему что-то объясняют. У обоих возмущенный вид. Следом за ними в дверях показывается толстая фигура Сарсембая. Вся она дышит радостью и весельем. «Отец конских пастухов» и длинноволосый джигит начинают шуметь, к ним со смехом, выкриками присоединяется большинство собравшихся. Среди шума и суматохи тарантасы, верблюды, оседланные кони, рассыпавшись по степи, направляются в соседние джайляу.

L

Подошла середина зимы. Широкая степь лежала под толстым снежным покровом. В джайляу, где летом паслись жирные кони, теперь обосновались бураны и ледяные ветры, бродили голодные волки, собираясь по вечерам на охоту.

Казахи давно разобрали юрты и, распрощавшись с привольной степью, вернулись в полуразрушенные, наполовину ушедшие под землю зимовки.

Как узник в грязной, сырой тюрьме мечтает выйти на свет, на волю, так и они, забившись в тесные землянки, мечтали о весне, когда зазеленеют берега озер и можно будет раскинуть в степи белые юрты. Скот, не обеспеченный кормом, бо́льшую часть времени проводил в открытом поле, добывая еду из-под снега. И только в особо сильные бураны забивался в тесный загон.

Неожиданно дни потеплели, вечером пошел дождь. С утра опять подморозило. Вся степь покрылась блестящей, гладкой коркой льда, трава замерзла, примятая мокрым снегом. Наступил джут. Скот не мог докопаться до корма и погибал. А потом повалил снег, начались бураны.

— Этот год — год лошади. Оттого-то такая страшная зима! — говорили старики. Они уже не надеялись, что овцы и молодняк доживут до весны.

Была темная, метельная зимняя ночь.

По занесенной снегом степной дороге шел высокий казах в старенькой одежонке. Дойдя до зимовки Сарсембая, он остановился около чьих-то ворот, постучал. Ответа не последовало. Постучал в окно. Опять ни звука.

«Если люди и заснули, то собаки должны залаять», — подумал спутник и перемахнул через низкий глинобитный вал. На дворе не видно было человеческих следов, протоптанной тропинки он не нашел. Кроме глубокого снега, не было ничего. Еле виднелись занесенная снегом покатая крыша загона да сорванная калитка.

Путник остановился в недоумении. Он знал о высылке бая еще летом, слышал о его отъезде. Но ведь байбичу Алтын-Чач и тукал не выслали, скот не конфисковали. Куда же они делись?

Путник снова перелез через вал и, оглядываясь по сторонам, пошел по зимовке. Единственный деревянный дом с большими окнами и покатой крышей принадлежал Сарсембаю. Все остальные — глинобитные хижины или обыкновенные землянки с маленькими оконцами, затянутыми пузырем, с плоской крышей.

Большинство казахов кочуют летом аулами в восемь-десять семейств, а на зимовках собираются вместе. И здесь можно было насчитать до тридцати хибарок.

Путник окинул взглядом селение и направился к хижине, в оконце которой мелькал слабый свет. Большой пес встретил его громким лаем. Под крытым навесом стояли лошади, слышно было, как пережевывают жвачку коровы. Это обрадовало путника. Прежде всего было необходимо, чтобы лошади стояли в стойлах. Он подошел к низенькой двери, засыпанной снегом, и постучал. Изнутри раздался голос. Было ли то разрешение войти или нет, путник не разобрал и, распахнув неподатливую дверь, шагнув в темные сени, оттуда, согнувшись, задев что-то ногами, вошел в комнату, еле освещенную тлеющим в очаге кизяком.

Комната разделена на две половины. Земляной пол передней половины застлан грязной соломой и измельченным сеном. Тут же возятся несколько телят и штук десять ягнят. На границе второй половины стоит большая, низкая печь. Пройдя ее, попадаешь в «чистую» половину. Она почти целиком занята деревянным сяке[73]. Сяке застлана кошмой, вдоль стен, обмазанных желтой глиной и потрескавшихся от ветхости, стоят сундуки, лежат одеяла и подушки. По левую руку в стену вбиты деревянные колышки, на них висят хомуты, седла, уздечки.