Дочь скульптора - [30]

Внезапно он испугался собственного хвоста, торчащего из-под газет, и решил, что это змея! Он заорал, взвился на свое деревцо, бросился к решетке и стал трясти клетку с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурка. Затем он снова сидел молча, и вид у него был, как у грустной крысы с очень узенькой спиной. Опустив свою длинную верхнюю губу, он смотрел прямо перед собой, а руки его свисали вниз так, словно ничего на свете не стоило его трудов. А потом Попполино заснул.

День был печальный. Я повернулась лицом к оклеенной бумагой стенке и через свое тайное смотровое отверстие стала глядеть вниз в мастерскую.

Мама была на монетном дворе и рисовала. Папа стоял перед вращающимся шкивом с испачканными глиной тряпками в руках. Он швырнул их в ящик с глиной и запустил вращающийся шкив в ход, так, чтобы он завертелся, а диск заскрипел. Потом папа зашел с задней стороны машины и посмотрел.

Он снова запустил вращающийся шкив в ход и долго стоял и смотрел. Затем подошел к окну и стал глядеть вниз на улицу. Потом передвинул какую-то банку, пошел в гостиную и стал и там смотреть в окно. Он принес воды и полил плющ на стене.

Я вертелась, пытаясь заснуть, но никак не могла… Через некоторое время снова заскрипел диск вращающегося шкива. Потом я услыхала, что папа вернулся обратно в гостиную и стал вдруг тарахтеть деньгами и гвоздями, которые держал в карманах своего рабочего халата. Он включил радио и надел наушники. Затем снова выключил приемник и снял наушники.

Попполино проснулся и закричал. Он стал трясти клетку и совать морду между прутьями решетки и кричать, глядя вниз на папу в гостиной. Папа поднялся на свои нары, сел перед клеткой и стал очень ласково беседовать с Попполино, но я не слышала, что он ему говорил. Папа открыл дверцу и попытался надеть на Попполино ошейник. Но Попполино вывернулся у него из рук и, сделав длинный прыжок, оказался на диване в гостиной, а затем ворвался в мастерскую. Потом наступила тишина.

Папа снова спустился по лесенке вниз и позвал Попполино. Он звал его ласковым сладким голосом, который жутко злил меня. А теперь они оба уже были в мастерской. Попполино, сидя на гипсовом бюсте наверху под самым потолком, таращился на папу, а тот манил обезьяну вниз. И вот тогда-то это и случилось снова.

Как-то раз Попполино стал раскачивать гипсовый бюст, а потом, разбежавшись, прыгнул на него. Это был большой бюст горного советника, и когда бюст разбился и осколки разлетелись по полу, раздался ужасающий звук. Попполино висел на занавеске и кричал от испуга, но папа не произнес ни слова.

На этот раз вниз рухнуло что-то такое же большое, я лишь услыхала грохот, потому что смотреть больше не смела.

Когда все стихло, я поняла, что Попполино спасся от беды у папы, и его утешили. Через некоторое время они должны были вместе пойти гулять в парк. Я внимательно прислушивалась.

Вот на Попполино надели бархатный плащ и шляпу. Застегивая обезьяне пуговицы на плаще и завязывая ленту на шляпе, папа говорил не переставая, а Попполино жаловался и рассказывал, что ему пришлось пережить!

Вот они вышли в тамбур. Дверь стукнула, когда они отправились гулять.

Я встала, собрала всех своих гипсовых животных и бросила их через балюстраду вниз в гостиную. Спустившись по лесенке, я взяла каменный молоток и превратила их в пюре, а гипс втерла ногами в ковер. Затем я снова поднялась наверх и влезла в клетку обезьяны. Я уселась в его газеты и стала выдыхать что есть силы на все, что лежало в клетке, микробы краснухи. Когда папа и Попполино вернулись домой, они, оказывается, уже побывали в магазине и купили салаку.

Я лежала под одеялом и слышала, как папа посадил в клетку Попполино. Голос его звучал радостно, и я поняла, что Попполино угостили лакрицей[25]. Потом папа перешел на мои нары и хотел угостить лакрицей и меня.

— Обезьянья еда! — сказала я. — Я не ем то же, что и тот, кто разбивает скульптуры!

— Но они были неудачные, — возразил папа. Просто прекрасно, что Попполино их разбил. Как ты?

— Я, пожалуй, скоро умру, — ответила я и еще глубже нырнула под одеяло.

— Не будь дурочкой! — сказал папа.

Я не ответила, и он спустился вниз в мастерскую и принялся за работу. Он что-то насвистывал. Я слышала, как он ходил взад-вперед перед вращающимся шкивом, насвистывал и работал.

Я чувствовала, как в пальцы моих ног заползает, пробуждаясь, нечистая совесть. И чрезвычайно быстро, прежде чем она успела подняться выше, я уселась и стала вязать. Но уже не прихватку для горшка, а пуловер для Попполино. Никогда не знаешь, почему и каким образом люди радуются и испытывают желание работать. Да и насчет бацилл тоже ничего не знаешь. Лучше не думать слишком много, а как можно быстрее уладить все добрым делом.

ЛЕТАТЬ…

Мне снилось, что множество людей бегало внизу по улице. Они не кричали, но слышно было, как их ботинки стучат по тротуару, много тысяч ботинок… а в мастерской горел красный свет. Мало-помалу бегущих осталось не так уж много, и в конце концов стали слышны лишь шаги самого последнего, бежавшего так быстро, что он упал, а потом поднялся и побежал снова.

Потом все сузилось. Каждый предмет мебели стал казаться длинным и узким и исчезал где-то вверху на потолке. Что-то проползло под тряпичным ковриком в коридоре. Оно тоже было узеньким и ползло посредине коридора, иногда очень быстро, а иногда — очень медленно. Я попыталась войти в спальную, где мама зажгла керосиновую лампу, но дверь была заперта. Тогда я взбежала по лесенке на нары. Дверь в клетку Попполино была открыта и я слышала, как он шлепал где-то вокруг в темноте и жаловался, как обычно делает, когда очень холодно или когда он чувствует себя одиноким.