Дочь Роксоланы - [60]

– Помолчи, женщина! – Гюльбарге вскинул руки, будто отталкивая что-то невидимое, но тут же бессильно опустил их. – Кара ведет свою игру, а я всего лишь хочу спокойно жить!

– Так ты не знаешь, что стряслось? – Михримах постаралась выразить голосом величайшее изумление. – И не знаешь, чем грозит сделанное?

– Молчи, – повторил Гюльбарге, кусая губы. Но, похоже, он не слишком-то сам верил в собственные слова.

– Хасеки может пасть, – голос Михримах снизился до шепота, – но что, если нет? Она мстительна, мне ли не знать? Помнишь, как сцепилась она с Махидевран-султан? И кто из тогдашних всесильных евнухов, вставших на сторону Госпожи века, остался нынче в гареме? А ведь Махидевран-султан была любимицей султана, да хранит его небо! Где она сейчас? Вдруг Кара ошибается?

– Женщина, – воскликнул Гюльбарге в отчаянии, – ты хочешь моей смерти!

– Вовсе нет! Я хочу, чтобы ты жил, жил долго, осыпаемый милостями султана и его супруги! Разве тебе поручено скрывать от хасеки происходящее? Что сказал тебе Кара?

– Что это дело государственной важности, – наконец сдался Гюльбарге, – что его следует держать в тайне от Хюррем-хасеки и ничего не говорить ей.

– Аллах всемилостивый и милосердный, так и не говори ей! Предоставь это мне. Ну ведь можешь же ты отвернуться от двери, верно? А я могу сбежать. Поверь, хасеки не забудет твоей услуги!

Гюльбарге ничего не ответил, но, поколебавшись минуту, отошел к кровати, словно бы заинтересовавшись занавесями. Михримах ужом выскользнула наружу.

Куда же бежать? К матушке – только зря терять время. Кара что-то сказал о покоях султана… Ладно, попробуем перехватить Орысю там.

Михримах понятия не имела, что делать дальше. Она знала лишь, что тайна, роковая тайна, будучи раскрыта, повлечет за собой ужасные последствия.

А еще она знала короткий путь к покоям султана.

2. То, чего нет на виске

Путь по лабиринтам коридоров Топкапы казался Орысе бесконечным.

Одна комната, вторая, третья… Виноградные грозди на изразцовых плитках, которыми были покрыты колонны, сменялись кленовыми листьями, затем бутонами роз, среди которых пели птицы. Парчовые занавеси на окнах тоже были разных цветов, и Орыся мимоходом считала: красные, зеленые, багрово-алые, снова красные, а теперь фиолетовые…

Кара молчал. Покарай его Аллах, этого Кару, что он возомнил о себе? Неужели всерьез решил потягаться с Хюррем-хасеки?

А может, и решил. Проклятая родинка на виске, казалось, жгла Орысе кожу – или это просто заболела голова от тревоги? Зачем ее ведут, что Кара хочет показать султану? И чем это грозит ей, сестре, матушке?

Пардино-Бей упрямо шел за ней, угрожающе ворча на евнухов, которые время от времени пытались сначала подхватить его на руки, а позже – пнуть. Один раз рысенок зашипел, выпустив когти. Кара отпрянул, пробормотал что-то про иблисово отродье. Сам он иблисово отродье, а еще – шакалья отрыжка!

Орыся развлекалась, мрачно придумывая чернокожему евнуху прозвища, одно оскорбительнее другого. И не заметила, как постепенно стемнело вокруг. Спохватилась, лишь когда один из сопровождающих спросил Кару, не зажечь ли лампы. Тот буркнул:

– Некогда. Торопиться надо, султан ждет.

Оглядевшись, Орыся поняла, что солнце, еще недавно светившее вовсю, теперь скрылось за тучами. Позже говорили, что гроза налетела на Истанбул внезапно, словно гнев Аллаха. Говорили, что текущими по улицам потоками смыло в море нескольких дервишей. И еще многое говорили люди, глупое и не очень, но сходились в одном: дождь в основном пролился на султанский дворец, а уж гневался Аллах или, напротив, решил явить свою милость, о том толковали вкривь и вкось.

Орыся видела край тучи, из-за которого прорывались алые, будто окрашенные кровью ятаганы, лучи закатного солнца. Затем потемнело так резко, словно на Истанбул упала ночь, только звезды не светили в этой ночи с небосклона. Заполошно вскрикнула и умолкла какая-то птица. Ей никто не ответил: пернатые обитатели гарема, обычно горластые и вовсю распевающие, теперь торопились укрыться где-нибудь, забиться в дуплянки и под навесы. По саду бегали евнухи, унося в комнаты испуганно притихших канареек, сворачивая навесы и забирая подносы с ароматным кофе.

Пардино-Бей топорщил усы и гудел. То ли был испуган, то ли злился, то ли все это вместе. Орыся хотела взять любимца на руки, даром что рысенок весил уже изрядно, но Кара грубо дернул ее за рукав, и ей пришлось подчиниться.

Как оказалось позже, сделал это евнух себе на беду.

На одном из поворотов коридора Пардино одним прыжком выскочил вперед, встал перед процессией, выпустив когти, угрожающе зашипев и распушившись, словно цветок. Кара свирепо оскалился, занес было ногу для удара, но за окном сверкнула молния и оглушительно, раскатисто зарокотал гром. Кто-то пробормотал: «О Аллах!», кто-то тайком перекрестился – Орыся мстительно запомнила, кто именно. Может, удастся потом рассказать матушке или Доку-аге. На том карьера мерзавца, помогающего Каре ее погубить, и завершится: все евнухи должны исповедовать ислам, и закон этот строг!

Молния ударила еще раз, казалось, совсем рядом с окном, и не успел заглохнуть гром, как Пардино завопил. «Наверное, именно так кричат ифриты, когда восходит солнце и Аллах разрешает ангелам метать в них огненные стрелы», – мелькнуло в голове у Орыси. Но сейчас солнца не было, все вокруг окутала тьма, лишь изредка прорезаемая очередной молнией. Кто-то из младших евнухов все же достал из тайников объемистого халата маленькую лампу и чиркнул кресалом, зажигая ее. Одинокий огонек заплясал в руках евнуха, заметался по стенам, отбрасывая изгибающиеся, причудливые тени… но внезапно лампа выпала из пухлых рук и потухла, а комнату огласили вопли ужаса.