Дочь профессора - [40]

— Мне кажется, моих кулинарных познаний хватило бы на рубленый шницель, — сказала она.

Он кивнул.

— Только я люблю, чтоб потолще, — сказал он.

— Ну что ж, — сказала она. — Так когда?

— Сегодня вечером я занят, — сказал он.

Ее настроение сразу упало.

— А завтра, пожалуй, можно. Она снова воспрянула духом.

— Ты придешь к нам?

Он поглядел на нее.

— У тебя там еще две унылые девицы, так что ли?

Луиза сама сказала ему это при первой встрече. Она смущенно пожала плечами.

— Лучше ты приходи ко мне.

Его комната на Пратт-стрит была такая же грязная и такая же диковатая, как ее хозяин. Он явно жил здесь уже давно. На стенах, затянутых красным войлоком, прибитым к штукатурке медными мебельными гвоздиками с большими шляпками, были пришпилены всевозможные плакаты и листовки — политические, психоделические, цветные и одноцветные, белые и черные. Постелью ему служил просто широкий матрац, покрытый пестрой индийской тканью. В комнате стояли стол и стул, на полу лежала грубая циновка, но не было ни гардероба, ни комода за полной их, в сущности, ненадобностью, так как все, что Джесон имел, он носил на себе. В углу на полу было сооружено нечто вроде алтаря с маленькой бронзовой статуэткой пляшущего Шивы; тут же лежала арабская трубка, и из чубука, курясь, торчал кусок ладана, разливая благовоние, заглушавшее запахи, исходящие из других источников. Впрочем, Луиза все равно бы их не заметила. Это louch^[24] романтическое жилье привело ее в состояние блаженного восторга. Оно укрепляло ее мнение об этом человеке.

Спокойно усевшись на матрац (больше тут сесть было не на что), она бросила на пол плетеную сумочку, где лежали пакеты с фаршем и нарезанным луком, а также банка с бобами.

— Как у тебя здесь здорово, Джесон, просто замечательно!

Против ожидания ее похвала почему-то не понравилась Джесону, он нахмурился.

— Жилье как жилье, — сказал он.

Луиза прикусила язык, проклиная себя за свое простодушие и восхищаясь Джесоном еще больше, оттого что он может быть так холодно безразличен к своим необыкновенным красным стенам.

— У тебя есть тарелки? — спросила она.

Он молча порылся в ящике, на котором стоял Шива, и извлек оттуда сковородку, две тарелки, две вилки и две кружки. Тарелки и вилки были сальные, со следами присохшего яичного желтка.

Луиза вынесла все это на площадку лестницы, где была небольшая раковина и газовая горелка, на которой стоял чайник. Она достала свои аккуратненькие пакетики с фаршем и приправой, распаковала, смешала все на одной из тарелок, слепила два толстых шницеля и поставила их на огонь. Потом перемыла тарелки и вилки, открыла банку с бобами и насыпала в кружки быстрорастворимый кофе. Между делом она искоса поглядывала на Джесона: он поставил на проигрыватель пластинку, вид у него был скучающий. Счастливая улыбка заиграла на ее губах, и она снова занялась стряпней.

Когда шницели были готовы, она подала их Джесону, и он съел их, не проронив при этом ни слова. По его глазам нельзя было угадать, нравится ему еда или нет, но по тому, как его зубы вгрызались в мясо, а губы захватывали бобы, было видно, что ест он с аппетитом.

— Ты это здесь раздобыла? — спросил он Луизу, кивком показав на свободную блузу, которая была на ней надета, из пестрой материи примерно такого же рисунка, как его рубашка, только в синих, а не в зеленых тонах.

— Да, — сказала Луиза.

— Недурно.

Луиза ничего не ответила, но сердце ее забилось сильнее, так как они уже покончили с едой и выпили кофе, и она знала, что должно сейчас произойти, вернее, думала, что знает. Даже Джесон, казалось, нервничал. Его рука дрожала, когда он стал вминать комочек конопляной смолы в табак, высыпанный из разорванной сигареты, и завертывать в новую бумажку. Пластинка кончилась. Луиза, не вставая, потянулась за другой пластинкой и, заметив, что Джесон не отрывает взгляда от ее ног, не переменила позы, а не спеша перевернула пластинку и под диковатые ритмы музыки легла рядом с Джесоном на матрац, и они вдвоем выкурили сигарету — всю, до последней крошки табака. А потом он наклонился и поцеловал ее, и это был хороший стопроцентный американский поцелуй, отличавшийся от тех, какими ее награждали раньше, только наличием усов, щекотавших ей нос. Но этим, как она и предполагала, Джесон не удовольствовался: он был не новичок в любовных делах — его рука скользнула ей под блузу и неторопливо прогулялась по всему телу.

3

Джесон был родом из Айовы, но если его одежда и длинные космы были совершенно неприемлемы там, то в Беркли это считалось вполне в порядке вещей. Он жил в Калифорнии уже третий год и за это время ни разу не побывал дома. Его худое циничное лицо было от природы тускло-серым — кожу Джесона не брал даже калифорнийский загар, — но в каменной неподвижности этого лица крылось сознание собственного превосходства и была своеобразная притягательность.

Джесон занимался политикой. Приехав в Калифорнию, он сразу включился в Движение за свободу слова и несколько раз подвергался арестам. В первую же встречу с Луизой Джесон сказал ей, что считает себя революционером, но хотя он то и дело упоминал о каком-то своем участии в чем-то, вскоре стало очевидно, что за бесконечными разглагольствованиями у него не остается времени для действий.