Дочь предателя - [7]
— Чего тебе? — послышался сонный знакомый голос. — Чего тебе, Томик? — спросил он недовольно.
Томик! Как же я не сообразила!
Тут он снова переметнулся ко мне.
— А-а, — поняла тетя Катя.
Она заворочалась, панцирная сетка под ней заскрипела. Тетя Катя поднялась, подошла, пощупала мой лоб, не горячий ли. Лоб был ледяной. Покряхтывая, закрыла окно. Вернулась, стала поправлять простыню, которой я была укрыта. Собралась подоткнуть край под бок, и тут я, защищаясь, невольно схватила ее за запястье.
— Тьфу, напугала, прости Господи! — ахнула тетя Катя. Ей божиться не запрещалось. — Я же думала: спишь.
С этими словами она все-таки ее поправила. У меня сердце чуть не разорвалось от стыда. Было стыдно даже перед Томиком, который смирно сидел возле кровати. Все-таки мне уже было почти двенадцать, хоть я и была, как девятилетка, тощая, и меня едва было видно под простыней.
— Во-он оно что, — протянула тетя Катя, наткнувшись на мокрое. — Да не бойся, деточка. Щас мы все поправим.
Говорила она с мягким тамошним выговором, и вместо «да» у нее звучало «та».
— Щас все поправим, — утешала она меня, включая свет, принося простыни, тазики, включая электрический чайник.
Да, у нас был электрический чайник. Земля в тех краях щедрая. В ней, как говорили колхозники, и палка прорастет, если не полениться полить. Колхоз был богатый, и трудодней мы нарабатывали немало, так что хорошие вещи у нас в доме имелись. Даже радиоприемник в столовке. Даже в лазарете электрический чайник.
Я наконец заплакала. Мне больше нечего было бояться.
Походя тетя Катя касалась то моего плеча, то руки или торчавшей под простыней коленки. Ладонь у нее была тяжелая, теплая, в мозолях, но почему-то все равно мягкая. Тетя Катя нагрела воды, осторожно поставила меня в один тазик и обмыла, поливая ковшом из другого, в котором смешивала горячую воду с холодной. А я все плакала. Столько во мне накопилось слез. Я стояла голая, в похожей на шапку повязке, а они лились и лились.
— Ну все, все, — сказала тетя Катя, вытирая меня вафельным полотенцем. У нее выходило «усе, усе». — Ну, усе, хватит. Наплакалась. Смотри-ка, на сухое не наплачь… Смотри-ка, и подушка вся мокрая. И подушку теперь хоть меняй.
Подушку она не поменяла, а перевернула на другую сторону.
Мокрые простыни она унесла. В кладовку, где лежали вещи для стирки. Матрас, к счастью, не промок. Спасла лазаретная клеенка, большая, новая, целая, не то что у меня в спальне. Я опять была в чистых «пионерских» трусах, сатиновых, темно-синих, и в чистой лазаретной рубашке, на пуговицах, из «жатого» ситца.
Тетя Катя уложила меня, подоткнула простыню со всех сторон, сверху накрыла пикейным одеялом. Где-то рядом, наверное, прошла гроза. После дневной жары нам казалось чуть ли не холодно.
Тетя Катя громыхнула горшком под кроватью.
— Если успеешь, зови, а нет, так и бес с ним, тетя Катя поменяет, тетя Катя вымоет…
Она меня утешала, и Томик снова встал рядом, и я почесывала его за ухом.
Она погладила меня по щекам. Заметила, как потрескались губы.
— Компоту дать?
Я почувствовала, что хочу пить. Я поднялась на локте, а она подала стакан с яблочным светлым компотом. Если не считать дневного обеда, с тех пор, как я пила в последний раз, пошли третьи сутки. Откуда во мне взялось столько воды, что хватило на слезы?
Я сделала два глотка.
— Чего ж не пьешь-то?..
Я покраснела. Тетя Катя всплеснула руками, хлопнула себя по бокам.
— От я старая дура! Забыла! — Она говорила «от» вместо «вот». — Я ж колдую! А ты не знала?
Разинув рот, я отрицательно поводила головой — насколько позволяли боль и повязка.
Я вспомнила разные истории про ведьм, о которых после отбоя рассказывали девочки в спальне. Тетя Катя на них нисколько не походила. Хотя… Среди ночи, без своего обычного платка, белого в серую рябинку, с выбившимися из пучка, спадавшими на глаза прядями. На лицо легла тень, резкая в резком электрическом свете… На мгновение мне стало жутко. Тут же я почувствовала себя дурой. Вот вам и пионерка. Вот вам и почти двенадцать лет.
Наверное, все это смятение чувств отразилось в моих вытаращенных глазах, потому что тетя Катя пошла на попятный.
— Та не то чтоб колдую. Заговариваю. Но заговор у меня крепкий, — с гонором добавила она.
— Какой заговор?! — выдохнула я.
— Щас узнаешь.
Она взяла у меня из рук стакан с компотом, наклонилась, завесившись волосами, и зашептала, забормотала себе под нос какую-то ерунду. Потом дунула, плюнула себе за левое плечо, потом на меня, потом в стакан (без плевка поплевала, понарошку), потом громко крикнула что-то дикое, похожее на «камбурлы-тамбурлы», потом сунула стакан мне в руку и приказала:
— Пей! А ну, залпом! До дна. Как микстуру!
С перепугу я выпила.
— Все, — сказала тетя Катя спокойным голосом, поправляя волосы (она сказала «усе»).— Больше писаться не будешь. Никогда.
И взяла у меня стакан.
— От же ж я и говорю: дура старая. Дите мучается, а она забыла, — ворчала она, опять называя себя в третьем лице, возвращая стакан на тумбочку. — Ну все (усе), спи, — приказала она и выключила свет.
Как ни странно, с тех пор я не писалась.
Ночью меня рвало яблочным компотом.
Роман "Бульвар" рассказывает о жизни театральной богемы наших дней со всеми внутренними сложностями взаимоотношений. Главный герой - актёр, который проходит все перипетии сегодняшней жизни, причём его поступки не всегда отличаются высокой нравственностью. Вероятно, поэтому и финал такой неожиданный. Острый сюжет, современная манера диалога делают роман увлекательным и захватывающим.
Книга «Таня, домой!» похожа на серию короткометражных фильмов, возвращающих в детство. В моменты, когда все мы были максимально искренними и светлыми, верили, надеялись, мечтали, радовались, удивлялись, совершали ошибки, огорчались, исправляли их, шли дальше. Шаг за шагом авторы распутывают клубок воспоминаний, которые оказали впоследствии важное влияние на этапы взросления. Почему мы заболеваем накануне праздников? Чем пахнет весна? Какую тайну хранит дубовый лист? Сюжеты, которые легли в основу рассказов, помогают по-новому взглянуть на события сегодняшних дней, осознать связь прошлого, настоящего и будущего.
«Даже просто перечитывать это тяжело, а писалось еще тяжелее. Но меня заставляло выводить новые буквы и строки осознание необходимости. В данном случае это нужно и живым, и мертвым — и посвящение моих записок звучит именно так: "Всем моим донбасским друзьям, знакомым и незнакомым, живым и ушедшим". Горькая правда — лекарство от самоубийственной слепоты. Но горечь — все-таки не единственная и не основная составляющая моего сборника. Главнее и важнее — восхищение подвигом Новороссии и вера в то, что этот подвиг не закончился, не пропал зря, в то, что Победа в итоге будет за великим русским народом, а его основная часть, проживающая в Российской Федерации, очнется от тяжкого морока.
Книга, в которой заканчивается эта история. Герои делают свой выбор и принимают его последствия. Готовы ли принять их вы?
Всем известна легенда о странном мире, в котором нет ни стен, ни потолка. Некоторые считают этот мир мифом о загробной жизни, другие - просто выдумкой... Да и могут ли думать иначе жители самого обычного мира, состоящего из нескольких этажей, коридоров и лестниц, из помещений, которые всегда ограничиваются четырьмя стенами и потолком?
В сборник популярного ангольского прозаика входят повесть «Мы из Макулузу», посвященная национально-освободительной борьбе ангольского народа, и четыре повести, составившие книгу «Старые истории». Поэтичная и прихотливая по форме проза Виейры ставит серьезные и злободневные проблемы сегодняшней Анголы.