Дочь лжеца - [40]

– Я бы никогда себе этого не простила, – отвечаю я тут же, но слова удивляют меня саму.

– Так что скажешь, стоила попытка спасти несчастное животное испытанной душевной боли? Стоило ли поддаваться сопереживанию и принимать собственное решение?

– Не знаю. Может быть. Наверное, стоило. – Я принимаюсь грызть ногти. – А вы расстроились, когда Ральфи умер?

– Мы все были просто убиты горем, – кивает собеседник. – Жена достала все фотографии, и мы с детьми допоздна просидели вокруг стола, перебирая снимки и вспоминая моменты с нашим питомцем.

– Так стоила ли любовь к нему боли от потери?

– Вне всяких сомнений. Мы подарили Ральфи счастливую жизнь, а он взамен любил нас безо всяких условий. Вернее, иногда с оговоркой, что мы его кормим, но коты все такие.

– Простите, не следовало мне плакать, – шмыгаю я носом, утирая слезы. – Это так глупо.

– Кто так считает?

– Отец.

– А что думает по этому поводу Пайпер?

Вспоминая теплую мягкую шерстку котенка, его розовый носик и маленькое безжизненное тельце, я позволяю слезам свободно течь по щекам.

– Я бы сказала, что можно немного поплакать, если очень грустно. В этом нет ничего плохого или постыдного. Я права?

– А тебе самой как кажется?

– Я права.

Доктор Люндхаген поворачивается на кресле и откладывает блокнот на стол. Затем наклоняется ко мне и произносит:

– Я очень тобой горжусь, Пайпер. Возможно, так пока не ощущается, но сегодня ты сделала огромный шаг.

– Огромный шаг в каком направлении? – спрашиваю я, напрягаясь.

– В направлении, где ты станешь лучше понимать саму себя и свои желания вне чьего бы то ни было влияния. Это непросто для любого человека. Мы все хотим угодить нашим родителям, друзьям, учителям. И можно принять чьи-то чужие убеждения как свои собственные, даже не осознавая этого. Сейчас же ты начала стоить свою собственную систему ценностей. Как при этом чувствуешь себя?

Предупреждения отца про отравляющие химикаты и грядущую ядерную войну проскальзывают в щель под дверью, туманной дымкой растекаясь по полу. Я делаю глубокий вдох.

– Напуганной, – тихо отвечаю я. – Но еще… вроде как… свободной. – Это слово бьет меня под дых, застав врасплох. – Так и должно быть?

– А ты сама как считаешь?

– Я считаю, что вы меня немного бесите, – улыбаюсь я, – но также начинаю понимать, чего именно пытаетесь добиться. Мои эмоции принадлежат только мне, и как бы я себя ни чувствовала, это нормально. Это вы хотели до меня донести?

– В точку, – возвращает мне улыбку доктор.

Глава двадцать восьмая До

Репетиторы не появляются в нашем доме уже несколько недель. Книги для изучения, которые написал отец, собирают пыль. Мы ничего не смотрим, не готовим десерты, не ловим лягушек.

Все это время мы помогаем Томасу и приезжим мужчинам строить убежище от радиоактивных осадков.

Мускулистые, поджарые ровесники отца трудятся целыми днями, делая перерыв только на обед.

Пока удалось выкопать большую яму длиной и шириной футов по двадцать, а глубиной примерно футов десять. Для этого пришлось уничтожить почти половину нашего огорода. При виде этого зрелища мне хотелось накричать на разрушителей, заставить их остановиться, но я понимала, что они всего лишь выполняют приказы отца. Мне тоже нужно довериться ему, даже если полная картина пока не ясна.

По ночам мужчины спят в палатках, но иногда исчезают до рассвета где-то в лесу.

Мы знаем, что лучше не расспрашивать о таинственных прогулках.

Я, Карла и Каспиан помогаем таскать бетонные блоки для внутренней стены к вырытой яме, а Томас с рабочими опускают их. Машина с цементом должна приехать на следующей неделе, а потому мы все торопимся.

Младшие дети, как и прежде, играют во дворе, но теперь постоянно бросают в нашу сторону испуганные взгляды. Беверли Джин снова начали мучать кошмары, в которых дом загорается и никто не успевает выбраться из пожара. Прошло так много времени с тех пор, как они ей снились. Почти каждую ночь сестренка забирается ко мне в кровать.

– Обед! – доносится из кухни голос тетушки Джоан.

Я вытираю лицо рукавом, и на ткани остаются пятна пота и грязи. Меня охватывает желание ускользнуть ненадолго, чтобы окунуться в озере, но взглянув на Каса, я чувствую прилив стыда от воспоминания о последнем купании.

Тетушки сделали две тарелки бутербродов с колбасой, но большую их часть разбирают рабочие. Последние я раздаю малышам, нам же с Касом и Томасом ничего не остается.

– Я приготовлю еще, – предлагаю я, но когда открываю холодильный шкаф, тетушка Барб перехватывает мое запястье.

– С едой сейчас туго, – шипит она, крепко сжимая пальцы. – Приказано ограничивать порции.

– Но те мужчины взяли каждый по два куска! – восклицаю я, выдергивая руку. На коже видны красные полосы.

– Они работают ради нашей же безопасности. – Опекунша вытирает каплю горчицы с уголка рта. – Вчера вечером из поселения прислали несколько ящиков с фруктами. Можете взять их. Но чтобы в огороде ничего не трогали!

Томас меряет женщину яростным взглядом, сжимая кулаки, но потом протискивается мимо нее и выбегает через заднюю дверь. Мы с Касом торопимся следом. В животе от голода словно образовалась дыра, и мне приходится опуститься на ступеньки, низко наклонив голову, чтобы не упасть.