Дочь Лебедя - [59]

Это была крохотная квартирка, но у каждого из нас была спальня. Одна ванная комната и маленькая гостиная. Курос, лишенный пространства и света, без темных стен, подчеркивавших его красоту, выглядел, как большая кукла, вылепленная из хлебного мякиша.

Будды у нас уже не было.

— Это была хорошая сделка, — сказал отец.

У нас и впрямь оказалось достаточно денег, чтобы мы могли просуществовать год или даже больше, потому что квартира стоила довольно дешево. Я хотела работать в каком-нибудь антикварном магазинчике на левой стороне Сены. Например, в «О Бо Пасса». Они продавали вещи почти как у отца — старинные вазы, головы и торсы, египетские безделушки. Отец согласился, что это неплохая идея. Но когда мы стали просматривать список тех, против кого он не возражал в качестве моего шефа, ни один из них не был им одобрен.

— Этот, — говорил он, — жулик, а у этого нет ничего приличного. — Одного он знал слишком хорошо, а другого слишком плохо.

Мне не хотелось оставлять его одного на целый день. Он разложил длинный-длинный стол от кухни до гостиной и начал распаковывать книги по искусству. Отец старался найти в первую очередь книги по скульптуре.

— Хорошо сделаны отливки, — сказал он, подняв очки на лоб. — Просто удивительно, что они могут делать сейчас с новыми материалами. Округлые формы правда выходят лучше, чем вещи с мелкими деталями…

Он все записывал, зарисовывал — чудесные академические рисунки — головы и фигуры. Он рисовал по памяти. Он показал мне набросок роденовского «Мыслителя» с крылышками за спиной.

— Мне не нравится, — заметила я.

— Да это просто шутка, — сказал он и разорвал набросок.

Он постоянно рассуждал об отливках.

— Женщины Танагры в развевающихся одеждах, амуры с могил гетер, и если они округлые — то это прекрасно. Они не могут быть репродукциями музеев, потому что музеи уже давно занимаются этим пиратством, — говорил отец. — Или того хуже, — добавил он. — Они будут требовать денег.

— Но ты собираешься заниматься этим, и кому же ты хочешь продавать отливки? — спросила я.

— Увидишь, — ответил он. Наброски громоздились с одной стороны стола. Рядом стояла забытая чашка кофе. Я вымыла ее и блюдце и принесла ему свежего кофе. Когда я ставила чашку на стол, она качнулась, и часть кофе пролилась на книгу.

— Ты все испортила! — заорал он, промокая кофе рукавом. Он повернулся и взглянул на меня с такой ненавистью, что я ушла и заперлась у себя в комнате. Когда я вышла, он сидел, наклонившись у стола, и плакал.

— Прости меня, Флоренс, — сказал отец. — Но ты действительно погубила все. — Он был прав.

— Единственное, что мне нужно, — это идея, которая может принести нам миллион, — сказал на следующий день отец. — И тогда все будет в порядке.

Я надела пальто и сказала с улыбкой:

— В Дрюоте будут выставлены новые лоты из археологических раскопок, ты не хочешь пойти со мной?

— Дешевые ублюдки, — сказал он. — Я не желаю их видеть!

— Не обязательно с кем-то разговаривать. Мы можем просто посмотреть. Они не для продажи. Пойдем, будет интересно.

— Я знаю обо всем больше, чем все они вместе взятые, — бормотал он.

— Но я же говорю тебе, мы не станем ни с кем разговаривать. Посмотрим на лоты, и все. Разве тебе не хочется пойти со мной? Давай, собирайся!

— Я занят, — сказал он, указывая на стол. Он перестал ходить к Дрюоту сразу после болезни и разорения, и ему не понравилось мое предложение.

— Я должен все же докопаться…

— Разве не может адвокат заняться этими делами? — спросила я.

— Никто не в состоянии правильно понять…

— Может, стоит попросить Мод, чтобы она помогла тебе? — спросила я. Она прислала нам открытку с птичками и приписала: «Поздравляю с новосельем!» — Мод любит тебя.

— Нет, нет, только не Мод! Она добрая душа, но я не хочу, чтобы она вмешивалась в эти дела.

— Почему?

— Потому что это не ее дело. Это мое дело!

Я пошла к Дрюоту. Когда на продажу собираются выставить лоты по археологии и этнологии, там никогда не бывает ничего приличного. Я пошла туда, потому что мне хотелось, чтобы туда пошел отец, и я чувствовала себя такой одинокой и безразличной ко всему.

В зале чувствовалась тишина абсолютного равнодушия. Мимо выставленных вещей медленно, как бы выполняя определенный ритуал, двигались, рассматривая их, какие-то странные и скучные люди. Их глаза скользили по бесформенным фигурам и, конечно, не было ничего интересного. Я пошла по Рю-де-ля-Гранд-Бательер и заглянула в окно ресторана. Снаружи было выставлено меню на итальянском, мне так хотелось зайти и перекусить здесь. Но если бы я начала обедать в ресторанах, то наших сбережений нам не хватило бы даже на полгода. Этрусская парочка съела все, что мы имели…

Этрусская пара с крышки гробницы была собственностью отца немного больше недели, когда он пригласил приехать эксперта из Лондона. Он так гордился этой парочкой, что даже пригласил консьержку, чтобы она посмотрела на них. Он никогда прежде не вел себя так.

— Ты не считаешь, что это глупо? — бормотал Мишель.

Он стоял рядом со мной у двери, когда отец заставил консьержку обойти вокруг экспоната, стоявшего посредине комнаты. Его интересовало мнение простой женщины, ему было нужно ее восхищение. Она бормотала: