Дочь Лебедя - [33]

Дважды в год она решала, что ей нужно что-то делать с весом. Она надеялась, что к ней снова вернется фигура, если она поедет и поголодает в Европе. Ей казалось, что легче всего сидеть на диете в горных городках Италии. Там с древних времен была целебная вода. Она ездила на равнинные морские курорты Бельгии, где была водотерапия и массаж. Они стоили гораздо дороже, чем та еда, которую ей запрещали есть. Она всюду возила с собой своих детей. Именно летом, когда она старалась потерять несколько фунтов, именно тогда Джекоб обнаружил, что с мальчиками можно прекрасно развлекаться. Ему было четырнадцать… Джекоб однажды признался мне, что если бы его мать не была толстой, он бы стал нормальным мужчиной. Как будто это была ее вина…

Мой отец начал заниматься антиквариатом после того, как потолкался по художественным галереям и Колизею, где происходили необъяснимые вещи между незнакомыми мужчинами. Оливия была счастлива, что ее сын так ценил античную культуру. Джекоб никогда не посещал колледж и не был на войне. Оливия говорила, что он был болезненным, слишком слабым, чтобы его зачислили в армию в восемнадцать, девятнадцать и даже в двадцать лет.

После войны он вновь приехал в Европу с матерью и Джулией и получил именно то обучение, которого так добивался. Эрги обучил его всему. Когда они встретились, Эрги уже платил грабителям могил за выкопанные ими горшки, разные сосуды и серебро. Летом Оливия возила свои двести пятьдесят фунтов веса в Терме ди Монте Бальнеарио. Джулия с Джекобом посещали Рим.

Через несколько лет отец начал в своей квартире продавать броши и слепки с античных голов. Через несколько лет образовалась компания «Джекоб Эллис и К°», расположенная на углу Рю Джэкоб. Длинный фасад, который с годами стал еще длиннее, пока не стал самым крупным магазином на Рю Джекоб. Эрги приезжал из Рима, всегда пустой, и рассказывал моему отцу, какие вещи были спрятаны у него дома. Он никогда не привозил фотографий, не доверял телефону и никогда не уезжал из Италии, имея при себе вещи. Он не желал рисковать.

Отец часто ездил в Италию. Сначала со своей сестрой, потом с Мишелем. Они возвращались с приобретениями, завернутыми в одеяла, лежавшие в багажнике. Сначала водила машину Джулия, а потом Мишель. Именно так и шли дела. Отцу нравилась опасность так же сильно, как он любил сокровища. Он любил их прятать, чтобы потом вдруг выставить на обозрение.

У него никогда прежде не было изображений любовных парочек с древних гробниц. Подобные вещи были только в музеях.

Я обмотала шарф вокруг головы, оба конца болтались у меня за ушами, как толстые косички этрусков. Я примеряла улыбку в зеркале, но у меня был другой рот, и было трудно изображать их таинственную улыбку. Я надела римское кольцо.

Было уже половина первого. Ночь подходила к мертвому часу, когда уже вряд ли кто позвонит. Мне показалось, что я слышу дыхание Феликса. Час ночи. На улице реже проезжали машины, и также уменьшались шансы, что он может приехать.

Я услышала вдруг шум на лестнице. Нет, это не он. Я еще не знала его походку, но поняла, что это не Феликс. Через несколько минут я внезапно встала, даже не взглянув на часы, и пошла к двери. Я открыла — он стоял передо мной.

— Но я же еще не постучал, — сказал он.

— Я знаю. — Я так гордилась собой и протянула к нему руки.

— Откуда ты знала, что я вернусь? — спросил он, несколько отстраняясь от меня.

— Откуда ты знал, что я не сплю или же я не в постели с другим мужчиной? — задала я вопрос, и мы оба засмеялись.

Он наклонился, и я приложила руки к его щекам.

— Что это? — спросил он, когда я царапнула его кольцом.

— Это римское кольцо, — ответила я. Мне хотелось сказать — это ты.

Мои руки лежали на его руках, и я чувствовала его внутри себя. Не было никаких сложностей, все было так просто и прекрасно.

Я вдруг почувствовала, что мне нужно запомнить это мгновение, что мне придется вспоминать его еще долго…

Позже я лежала на животе возле него и, сонная, говорила ему, что мне холодно. Он накрыл меня простыней.

Мне не хотелось терять ни одного момента, когда он был со мной, но мы, увы, заснули.

Потом снова наступил день. На занавесках появились неровные полоски света. Он все еще был со мной.

Пока я готовила для нас чай, я смотрела, как он одевается, чтобы навсегда запомнить этот момент. Он взял рубашку со спинки стула и надел ее.

— Во сколько тебе нужно быть на работе? — спросил он.

— В десять.

— Тебе сейчас куда?

— Куда? — переспросила я.

— Мне нужно пойти в одно место, — ответил он.

Мне так хотелось узнать, чем он занимается.

— Я иду к Маре, тебе туда же? — спросила я.

— Почти, но не совсем. Мне пора, — сказал он.

Он был уже одет.

Я подумала, а что же делать дальше. «Нужно выйти», — сказал мне внутренний голос. Куда, хотела бы я знать. «Нужно выйти», — повторил голос. Да, но мне хотелось выйти вместе с ним.

— Я провожу тебя, — сказала я и взяла его за руку. Я сошла с ним по лестнице, и в темном холле, где висели ящики для почты, я поцеловала его в щеку.

— До вечера? — сказала я.

— Возможно, — был его ответ. — Если смогу. Но только поздно. Ты меня не жди.

10

Мелочи, помогающие нормальной жизни, стали весьма важными, когда началась роковая страсть. Телефон изобретали, чтобы по нему мне звонили. Если звонил кто-то другой, то они просто нарушали «конвенцию». Почта существовала только для того, чтобы он присылал мне открытки, что он и делал. На моем ящике появилось имя Элиза Редфорд, как будто оно было там всегда. Если приходило что-то для Флоренс Эллис — счета, письма из Лондона, они как бы попадали сюда случайно, и почтальон оставлял их на входе.