Дочь Кузнеца - [14]

Марыти метнулась к мужу, хлестнула его рукой по губам:

— Ты с ума сошел! Не говори о Них вслух! Даже не смей думать о Них! Они услышат и придут!

Яков схватил ее за руки, притянул к себе, заглянул в лицо, заставил понять, что это правда.

— Они уже пришли! Туда, в ту деревню за лесом, откуда девочка! Я знаю, что говорю! Я видел тела людей! Они там уже седмицы две. Может больше… Вся деревня! Никто больше не смог бы сотворить такого! Я не знаю, как девочке удалось спастись!

Он отпустил жену, и та, словно он лишил ее последней опоры, медленно осела вниз, опустилась на большой кованый сундук, стоявший возле стены, закрыла лицо руками… Хозяева вышли из Леса…

— Боги, сохраните нас! — прошептала она.

В избе, на полатях, посапывая, мирно спали две рыжие головки. И муж, и жена знали, что отдадут всю свою кровь каплю за каплей, чтобы защитить их. Вот только кто сказал, что Хозяев это остановит?

Занила сидела на высоком деревянном крыльце, с которого заботливые руки Якова тщательно смели весь снег. В первый раз за неделю, что девочка провела в доме Марыти и ее мужа, заботливая женщина позволила ей выйти на улицу. Да и то потому, что зима, пришедшая сюда, в сердце Махейна, столь свирепо, вдруг отступила, позволила оттепели зазвенеть капелью по крышам. За неделю, что девочка провела, не выходя из избы, Марыти успела сшить ей теплое платье, переделав одно из своих, девичьих, справила сапожки, обитые мехом, а перед тем, как выпустить во двор, укутала ее в свой лисий полушубок. Так что теперь Заниле было совсем не холодно сидеть на залитом солнцем крыльце. Дальше она спускаться не стала. И не потому, что первая в этом году оттепель превратила двор в сплетение крошечных озер и проток, а потому, что идти ей было особо некуда. С соседнего двора до нее долетали звонкие голоса детей: там рыжие близнецы со своими друзьями пытались играть в снежки, но в такую погоду, конечно, только все вымокли. Ох, и задаст же им Марыти трепку, когда они вернуться! Занила отмечала это краем сознания, не задумываясь, точно так, как ее слух отмечал звон капели на крыше и щебетание птиц. Она старалась ни о чем не думать, но мысли сами собой шли ей в голову.

Неделю назад, в тот день, когда Яков вернулся из ее деревни, они с женой до рассветы проговорили в сенях. Они старались не шуметь, но в предрассветной сонной тишине Занила отчетливо слышала каждое их слово. Они говорили о ней. А как только взошло солнце, Яков вышел со двора — он отправился в дом к старосте: тому необходимо было знать, что произошло в деревне за лесом. Староста собрал на совет всю деревню, и ближе к полудню с десяток самых крепких мужиков, вооружившись лопатами и топорами, на телегах выехали из деревни: мало кто из них знал людей, живших за лесом, но оставить их тела не погребенными значило обречь их души на вечное скитание перед Чертой, а это и на их собственные дома могло навлечь проклятие Богов! Обо всем этом Занила узнала только вечером от Марыти. Добрая женщина не отчаивалась разговорить девочку. Она не задавала ей вопросов, она просто садилась рядом и рассказывала ей обо всем, что происходило в деревне.

Через два дня мужчины вернулись, суровые и молчаливые. Яков вошел в избу и, не раздеваясь, опустился на лавку, посмотрел в лицо Занилы.

— Боги приняли их души! — тихо проговорил он. — Теперь твои родители за Чертой. Им хорошо и спокойно там.

Занила опустила глаза. Она понимала слова, но то, о чем он говорил, ускользало от нее. Для нее навсегда ее дом останется таким, каким она видела его в последний раз: склеп, укрытый белым саваном… Души ее родителей давно ушли, они оставили ее, иначе она бы чувствовала их, как она всегда по одному лишь скрипу калитки догадывалась, что это ее отец входит во двор!..

Занила сидела на крыльце. Длинный рыжий мех лисьего полушубка щекотал подбородок. Солнце, отражавшееся в бесчисленных лужицах, слепило глаза. Занила смотрела на дорогу, проложившую себе путь между двух рядов деревенских домов, поэтому она, наверное, первой заметила всадников, скакавших по ней. Мужчин было больше десятка. Все на высоких сильных лошадях, выбивавших крупные капли воды из-под копыт, они сами издали казались великанами. Они были одеты в полушубки мехом наружу, а поверх полушубков, для большего страха, сверкали звеньями плотные кольчуги. Спины седоков щетинились оружием: топоры, секиры, тяжелые палицы и длинные ножи, а у некоторых из-за плеча казалась даже крестовина мечей. Воины скакали, держа строй, двумя рядами, а между ними, поскрипывая колесами, катились три тяжело груженые телеги. Лица мужчин были спокойны и даже веселы: они приближались к очередному селенью. А чего им было бояться? Они были уверены в себе, своих товарищах и своем вожаке. И еще: за их плечами реяло знамя князя Махейна! Они были его людьми и собирали дань от его имени и в его честь!

Старшина отряда — крепкий седобородый человек, за плечом которого красовалась витая рукоять меча, а на левой руке висел щит со знаком князя — топор, перерубивший еловую ветвь, — резко остановил своего коня, не доезжая нескольких шагов до дома Марыти. Его отряд остановился за ним. Мужчина заприметил во дворе одного из домов стайку мальчишек, заигравшихся в снежки и поэтому не успевших вовремя спрятаться, а теперь робко прячущихся друг за дружку, словно перепуганные птенцы.