Дочь колдуньи - [17]

Маргарет могла читать очень трудные отрывки из Библии. Я сидела рядом, подперев подбородок, и смотрела, как движутся ее губы, когда она произносила волнующие и малопонятные слова пророков. Ее нежный голос обволакивал меня, словно мягкий шарф, повязанный на голову. По вечерам после того, как тарелки и чашки были вымыты и тщательно вытерты, а огонь в очаге прикрыт валежником, чтобы горел спокойно и долго, дядя рассказывал нам истории о первых поселенцах и о более ранних временах, когда в старой Англии шли войны. Вскоре тени на стенах превращались в индейцев, которые отплясывали свой кровожадный танец, держа свежие скальпы в руках. Ветка, упавшая на крышу, становилась отрубленной головой короля Карла I, катящейся по ступеням эшафота рядом с воротами Уайтхолл-гейт. С каждым разом дядины истории обрастали новыми подробностями и становились длиннее.

Еще он знал уйму фокусов. Мог незаметно перемещать предметы с одного места на другое, отвлекая наше внимание так, что эти перемещения были для нас неожиданными. Монета, зажатая у него в руке, оказывалась на дне кружки с сидром, стоящей на другом конце стола. Он извлекал куриное яйцо с макушки Генри или перо у меня за ухом. Однажды он сложил вместе наши с Маргарет ладони и достал из них кусок кружева. Мне никогда не приходило в голову, что Маргарет могла ему помочь, спрятав кружево у себя в рукаве.

В январе, когда бушевали снежные бури, дядя проводил с нами много времени. У него было свое твердое мнение по любому поводу. Стоило задать ему вопрос, и он мог часами рассуждать о каком-то событии древней истории, положениях законодательства, природе человека или тайнах Божественного. Но с наступлением февраля, когда на дорогах образовался ледяной наст, в доме Тутейкеров стали нарастать напряжение и тревога. Обычно добродушный, дядя вдруг делался раздражительным или мрачным и молчаливым. Он часто стоял у открытой двери, переминаясь с ноги на ногу, пока тетушка не просила его закрыть дверь. Он в беспокойстве ходил туда-сюда по комнате и часто срывал свое дурное настроение на домочадцах.

Зачастую дядя седлал Буцефала рано утром и уезжал из дому до самого ужина. В такие дни, лежа в постели, мы слышали, как тетя плачет за стенкой. Сначала я подумала, что тетя горюет о судьбе моей мамы и бабушки, ибо она часто молилась вслух о спасении их от смерти. Но вскоре стало ясно, что горевала она из-за частых дядиных отлучек.

В такие минуты тетя находила успокоение, взяв на руки Ханну. А Ханна любила сидеть у нее на коленях и называла мамой. На лице у тети появлялась такая улыбка, что мне хотелось поменяться с сестренкой местами. Мне хотелось, чтобы меня гладили, обнимали и баловали. Наутро дядя вставал поздно, когда петухи уже давно пропели, а тетя делалась еще печальней. Покончив с делами и закутавшись в шаль, она садилась у очага и часами глядела в огонь.

Однажды на первой неделе марта нам показалось, что дядя вовсе не вернется домой. Уже давно стемнело, и мы, подавленные, сели за стол без него. После безрадостного ужина тетя присела на край стула и стала смотреть на дверь. Мы с Маргарет и Генри терпеливо ждали, когда она нарушит молчание. Мы сидели не шевелясь, так что у нас заболели спины, и пытались, как могли, утихомирить Ханну. Огонь в очаге едва теплился, когда мы услышали, как Буцефал трясет упряжью по дороге к амбару. В скором времени в комнате появился дядя и уперся взглядом в застывшие, словно статуи, фигуры за обеденным столом. Волосы у дяди стояли дыбом, будто он скакал на сильном ветру, одежда была в пятнах от какой-то темной жидкости. Он прошел к очагу, как ходят по палубе матросы во время шторма, и его одежда источала приторно-сладкий запах — так пахнут цветы, смешанные с пряностями. Он с жадностью выпил воды из ведра, вылив большую часть содержимого себе на грудь. Повернулся к нам лицом и рассмеялся сквозь плотно сжатые пересохшие губы.

— Всем пора ложиться спать. Мэри… иди в постель.

Тетушка встала и, взяв Ханну за руку, побрела в спальню, закрыв за собой дверь. Было слышно, как звякнул засов. Мы втроем — Маргарет, Генри и я — остались за столом, потерявшие дар речи и напуганные. Дядя стоял, опустив голову, и что-то бормотал себе под нос. Он ухватился за спинку стула, будто боялся, что упадет, но потом, шатаясь, добрел до стола и рухнул на стул рядом со мной. От него исходил сильный сладкий запах, а белки глаз налились кровью. Маргарет с Генри опустили глаза и разглядывали свои руки, будто ждали наказания. До этого я видела дядю только с улыбкой на лице и в хорошем расположении духа.

— Дядя, что с вами? — наконец решилась я. — Что случилось?

Он повернулся ко мне, голова его резко качнулась на шее, будто выпавший из кладки замковый камень, и пробормотал:

— Магия, Сара. Я снова занимался магией. — У него заплетался язык. Он придвинулся ко мне и приложил палец к губам. — Ш-ш-ш… Я открою тебе один секрет. Хочешь, Сара? Я пытался… исчезнуть. — Последнее слово далось ему с большим трудом. Он выдохнул, и от него запахло чем-то кислым.

Я взглянула на Маргарет, но та сидела опустив голову. Дядя постучал по моей макушке, чтобы привлечь внимание: