Дочь Генриха VIII - [4]

Она начала писать Чапуизу, который на протяжении всех пяти лет своего пребывания в Англии в качестве испанского посла всегда оставался ее добрым другом и защитником. Ни она, ни Екатерина не осмеливались писать друг другу, но Чапуиз, изобретательный и имеющий склонность к риску, умудрялся поддерживать связь между матерью и дочерью. Маргарет Байнтон, единственная из служанок, которую Марии разрешили оставить, хотя и запретили ей оказывать своей госпоже какие-нибудь услуги, как раз и была агентом, тайком выносившим из поместья маленькие, полные отчаяния весточки и вручавшим их ждущему на улице слуге Чапуиза.

Так была протянута невидимая ниточка через прелестные окрестности Хартфордшира в Лондон, и новости, которые по ней доставлялись, передавались Чапуизом в болотистые равнины, где стоял замок Бакден. Это было смело, это было опасно, но без этой связующей нити Мария чувствовала бы себя совсем беспомощной, как узник, брошенный в каменный мешок Тауэра.

Она как раз закончила записку, сопроводив ее, как обычно, словами: «Написано в спешке и страхе», когда шаги за дверью заставили ее спрятать бумагу движением загнанного зверя. Но это была всего лишь Маргарет Байнтон, принесшая несколько тарелок с едой. Мария уставилась на них своими близорукими глазами.

— Какое множество лакомств! Я вижу каплуна, куропатку, кролика. И даже марципаны и булочки с шафраном и изюмом. Ну, леди Шелтон сегодня, и правда, готова все простить!

Маргарет рассмеялась:

— Нет. Их милость была очень занята, раскланиваясь и расшаркиваясь в Главном зале, чтобы думать о чем-нибудь еще. Я стащила все это со стола и надеюсь, что ваше высочество будут довольны.

— Впервые за долгое время я, кажется, поем с удовольствием.

Обычно Мария обедала и ужинала с прислугой, что было для нее суровым испытанием, потому что каждый глоток пищи она делала со страхом. Еще перед приездом в Хэтфилд Чапуиз написал ей: «Бога ради, внимательно смотрите затем, что вы едите и пьете», — и Мария последовала этому совету и предупреждению. Кто-нибудь, действуя по приказу, мог подсыпать в ее еду «маленькую гадость», как это называл Чапуиз. Такая попытка отравления уже была предпринята против епископа Фишера несколько лет назад, когда он впервые поднял голос в защиту Екатерины. В случае с Марией виновник будет куда-нибудь надежно спрятан, а все остальные дружно поклянутся, что она умерла своей смертью. И знать правду будет один Бог. Иногда же она думала, чуть истерически посмеиваясь про себя, как же себе представлял Чапуиз ее борьбу с этой опасностью, если единственным противоядием от нее была не менее болезненная долгая смерть от голода.

Теперь она улыбнулась в ответ на откровенное любопытство служанки.

— Очень рискованно и смело с твоей стороны называть меня моим всеми забытым титулом. Но есть еще кое-что столь же рискованное и смелое, что тебе придется сделать, — проговорила она, складывая и протягивая ей письмо. И с тревогой добавила: — Ты принимаешь все меры предосторожности? Никто ни о чем не догадывается?

Маргарет ответила своим глубоким голосом с заметным западноанглийским акцентом:

— Ваше высочество, они заставляют меня по многу часов работать на кухне. Так что, ежели вечером я лягу спать не в доме, а на тропинке, чтобы глотнуть свежего воздуха, кто же мне запретит? И если, — она покраснела, — если по тропинке будет проезжать симпатичный молодой человек и остановится, чтобы переброситься со мной словечком и тайком пожать руку, почему же я должна отказывать ему? Любая другая девушка на моем месте поступила бы так же.

— Сколь же любезно со стороны монсеньора Чапуиза посылать на встречи с тобой столь привлекательного посланца, — лукаво улыбнулась Мария, но, когда осталась одна, вспышка веселья прошла. Ее служанка не ждала никакой награды за свою рискованную работу, а ведь, если бы она попалась, ее ждало бы суровое наказание. Постоянная непроницаемая маска, за которой все эти последние месяцы скрывалось подлинное лицо Марии, смягчилась. Мир был не таким уж подлым местом, если в нем все еще существовали такие люди, как Маргарет, а на другом конце иерархической лестницы — епископ Фишер и сэр Томас Мор, люди, для которых преданность не была товаром, который при случае можно было обменять на что-то к собственной выгоде.

Позднее Марию пригласили вниз, где ее дожидался Кромвель. Мария предполагала, что подобного рода беседа все равно состоится, коли двор посетил Хэтфилд. Неизбежный вопрос: «Покоритесь ли вы воле вашего отца?» — и неизбежный ответ: «Я не могу». Потом на нее будут искусно давить. Странно, но Мария совсем не ощущала страха перед Кромвелем, хотя он мог и умел вселять ужас в сердца людей. Само по себе это было достойно удивления, ибо он был зловещей фигурой, стоявшей позади трона и сосредоточившей неограниченную власть в своих коротеньких ручках, будучи главой секретной полиции — учреждения, дотоле неизвестного в Англии.

Его лучший друг — ежели только у него когда-нибудь был таковой — смог бы описать его только как бессовестного негодяя, который мог бы послать на костер собственную мать, если бы только ее муки принесли ему силу и власть. Любимой шуткой короля было восклицание: «А вот мой Кромвель!», когда он выкладывал на стол валета в ходе карточной игры. Кромвеля спасало то, что он никогда не ошибался в том, какие цвета поднять в конкретный момент на мачте своего корабля. И он не изображал из себя грешника, рядящегося в тогу святого. Кромвель выставлял свое зло на восхищение всему миру, и Мария, не обманывая себя, могла спокойно скрестить с ним меч в открытую, уверенная по крайней мере, что он не нанесет ей удара в спину или подлого удара из темноты. И тем не менее в ее широко открытых глазах застыло напряжение и на виске не переставая билась маленькая жилка, когда она приветствовала его.