Дочь генерального секретаря - [38]

Высотное здание МГУ - оно отсюда в правый профиль - медленно, но верно поднималось в небо, где сверкало своим шпилем до боли.

Альма матер.

Внезапно превратившаяся в мачеху.

Контроль на проходной он прошел беспрепятственно. Студенческий билет еще действовал, но внутри, в толпе, он почувствовал себя пасынком. Регистратор его эмоций, постоянно сидящий где-то за пультом в глубине сознания, с удивлением отметил взрывную силу чувств. Оказалось, все, что ненавидел, и не когда-нибудь, а еще этим утром, он на самом деле любил до дрожи. Обнять колонну и завыть.

Огибая зону "А", он так и сделал. Беззвучно.

На почте ему выбросили письмо от бабушки. Его он заложил на когда-нибудь потом, только вынул из конверта червонец.

На протяжении нескольких этажей в лифте ему досаждал чей-то сочувственный взгляд.

На переходе в башню он, как из самолета, вчуже восхитился сиянием города под крылом.

Комната встретила абсурдным шелестом бамбукового леса. Человек, вынимая кисточку из туши, во гневе оглянулся:

- Дверь закройте!

Все стены, все поверхности, включая его изнанку секретера, были залеплены иероглифами - по одному на листке, приклеенном за отсутствием "скоча" хлебным мякишем. И человек был не китаец, а персонаж, известный не только в общежитии, но и когда-то во всем Союзе. Еще в школе Александр узнал из газет о шахтере с Донбасса, который решил изучить все в мире языки.

- А, это ты... - Отложив кисточку, бывший шахтер встал и поджал свою здоровую ногу. (Одновременно с поглощением языков он наращивал мышцы на своей усохшей от полиомиелита.) - Теперь меня произвели в небожители.

Наблюдая, как Александр собирает вещи, полиглот расставил руки, вытянул здоровую ногу в рваном носке и стал совершать приседания. Собирать в общем было нечего. Ящики стола пусты. Освободив место еще для двух иероглифов, Александр снял с фанеры портрет Селина и снимок с Альбертом на фоне Политической карты мира. Селина он сложил и спрятал во внутренний карман пиджака. Снимок тоже решил не рвать.

Полиглот приседал и поднимался. В ауре солнечной пыли он выглядел нелепо, как подросток.

- Могучий ты мужик, Толян. - Александр кивнул на иероглифы. - Какой уже по счету?

- Язычок-то? Дай Бог памяти, - поскреб в затылке полиглот.

- За сто перевалил?

- За сто? Не-е. Только приближаюсь.

- А на х... тебе все это?

- Как "на х..."?

- Ну, сверхзадача... Что это, способ путешествовать?

Толян заухмылялся. Сел, обмакнул кисточку и стал ласкать о горлышко. Кроме баночки с тушью перед ним стояла бутылка из-под кефира с водопроводной водой и оборванная буханка черного хлеба.

- Шире бери.

- Ну?

- Бери выше, а вернее, глубже.

- Темнишь? - Александр толкнул коленом свой портфель. - Раскалывайся, небожитель. Я за бортом уже никому не скажу.

- Мудрец, - сказал Толян, - познает мир, не выходя со двора. А теперь думай сам...

Он прикусил язык и стал выписывать иероглиф. Дверь лифта уже закрывалась, когда он выскочил следом с бумажкой. Александр заблокировал ногой.

- Тебе! Я расписался.

- Спасибо...

Но это был не иероглиф истины.

В пальцах подрагивала повестка, которая извещала, что отсрочка от военной службы кончилась и "гр-н Андерс" должен явиться в военкомат по адресу...

"При себе иметь военный билет".

По пути вниз он последний раз в жизни задержался на крыше гуманитарного корпуса. Видно было до самого Кремля, но его снова поразила смена чувств: все, что "гр-н Андерс" только что любил, он ненавидел всей душой...

Этот простор - безвыходный и безоглядный.

Он разорвал повестку, выставил руку за балюстраду и отпустил клочки на ветер.

Милорд клацал изнутри и лаял. Потом рвал плечи, стреляя в лицо языком. Сбегал за каким-то комком и стал жевать.

- Что ты там нашел?

Александр вынул из портфеля триста грамм вареной колбасы, ободрал с нее целлофан и дал собаке взамен парижских слипов.

Когда-то ему их забивали в глотку.

Черное кружево было измочалено так, что ничего, кроме вкуса собачьей слюны, он не почувствовал.

Глядя с недоверием, Милорд гавкнул.

Опомнившись, Александр утер свои слезы, но трусы собаке не вернул. Чемоданы с бирками Air France стояли в спальне. Он откинул крышку верхнего и бросил их туда. И закружил по квартире, собирая инородные вещи. Он укладывал их с бессмысленной аккуратностью. Закрыл, надавил коленом и вынес чемодан в прихожую. Когда открыл второй, в шелковых складках кармана что-то звякнуло.

Ключи.

На колечке и с картонной биркой, размявшейся так, что он с трудом сумел восстановить адрес.

- Сиди тихо, - дал он наказ борзой.

И отправился в Москву на поиски улицы Коминтерна...

Из метро его вынесло под дворцовые своды станции, украшенной старинными, еще сталинскими панно с сюжетами на военно-патриотические темы.

Это был рабочий район.

Александр скользнул мимо ярко освещенной проходной завода, мимо Доски почета, где ударницам были пририсованы усы, х... и папиросы, и сник в тени стены, защищенной сверху колючей проволокой. Параллельно посреди улицы тянулся бульвар. Переносной магнитофон хрипел оттуда из кустов голосом раннего Высоцкого:

Она ж хрипит, она же грязная,

и глаз подбит, и ноги разные,