Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх - [31]

13

В ту же ночь, когда был папа арестован, большие аресты среди гахновцев были. Папа, Габричевский, Михаил Петровский, Борис Ярхо – это была основная четверка, которую как-то объединили в группу. Они все занимались редакцией «Большого немецкого-русского словаря», и их обвиняли на допросах – якобы есть связь с Германией. К тому же Габричевский с Петровским готовили юбилейное издание Гете. На этом основании было создано дело «Немецкой фашистской организации в СССР», которое иногда называют делом о «Большом немецко-русском словаре». Были обвинены в шпионаже и по приговору военного трибунала расстреляны заведующая немецким отделом «Советской энциклопедии» Елизавета Мейер и сын папиного учителя Георгия Челпанова, филолог-германист Александр Челпанов. Тогда же возник термин «фашизация немецких словарей». Гахновцам вменяли в вину, что они общались с немецкими учеными, встречались с дипломатами из немецкого посольства и якобы создали «ячейку русских фашистов». Они обвинялись также в связях с «руководителем закордонного центра русской фашистской партии» князем Трубецким и членом Российской национальной партии Дурново.

Однажды папу допрашивал сам Ягода, но папа этого не понял, пока тот не назвал свое имя и допрос неожиданно не свернул на философские рассуждения.

Папа потом сам мне все это рассказывал, когда я с ним жила в Сибири. Он говорил: «Чего только они не пробовали! И то, и другое, называли какие-то фамилии, которые я даже не знаю. Или предъявляли мне каких-то третьестепенных знакомых, вроде они тоже причастны к этому делу. Вплоть до того, что привязали Дмитрия Васильевича Поленова!» Надо же, и дядю Митю, сына художника, – папа был с ним знаком всего несколько дней, когда приезжал к нам в Поленово. Он говорил: «Ну, что я знаю про Дмитрия Васильевича? Встречу на улице – не узнаю его! А нас сблизили – чуть ли мы не подельники!» Ну а в тридцать седьмом году Дмитрия Васильевича, первого директора поленовского музея и профессора Московского университета, все-таки «привязали» к другому делу, арестовали «за шпионаж в пользу Англии» и отправили в лагерь на много лет, заодно прихватив его жену Анну Павловну Султанову…

Всех их обвиняли по 58-й статье, за «контрреволюционную деятельность». Но Петровский и Габричевский – они до конца все не отрицали. Они кое-что, что называется, подписали. А папа категорически отказывался. У него была очная ставка как с Петровским, так и с Габричевским. И, единственный из этой четверки, Габричевский не был отправлен в далекую ссылку, а получил «минус шесть». Знаете, что это значит? Что нельзя жить в шести городах – Москве, Ленинграде, Харькове, еще каких-то. Ну, это главные города страны. Тогда в приговорах они назывались «режимными пунктами».

Габричевского отпустили раньше, мы очень обрадовались. И в первый же день своего пребывания на свободе он позвонил маме, сказал, что нужно поговорить. Они условились по телефону, что встретятся на Тверском бульваре, чтобы не заходить в дом сразу после тюрьмы. Мама ушла, ее не было очень долго, два-три часа. Мы с Таней даже волновались. Потом мама сказала, что они все время ходили по Тверскому бульвару взад-вперед и Габричевский подробнейшим образом рассказывал, как протекало следствие, как шли допросы, описывал очную ставку с папой. Вот тут я помню прямо мамину фразу: «Саша мне сказал: как странно, я все время старался Густаву подмигнуть, чтобы он понял, что я нарочно им это говорю, а он на меня не смотрел!»

Габричевский считал так: отрицать все нельзя, надо хоть с чем-то согласиться, чтобы было более правдоподобно. Такая у него была тактика. «Потому что действительно нельзя же сказать, что мы в восторге от всего, что происходит, и приветствуем каждое слово Сталина». И конечно, он не говорил, что Шпет возглавлял эту партию. Но он называл его лидером. Потому что вообще для них Шпет всегда был первой величиной и в жизни, и в ГАХНе. Так же точно на очной ставке вел себя Петровский. А папа отрицал все. И в материалах следствия им пришлось записать: Шпет исполнял роль главы группы, сам того не сознавая.

Отец все-таки воспринял это как предательство. Как вам сказать – простил, не простил – не знаю. Внешне, конечно, вначале – нет. А потом… В самом конце их крестного пути, когда его переводили в Томск, папа был очень расстроен, что там находится Петровский. Говорил: «Совсем не хочется встречаться».

Здесь я должна рассказать одну очень грустную историю про профессора Петровского, которая показывает всю невыносимую сложность той эпохи. У Михаила Александровича была семья, но параллельно семье у него была большая любовь – некая Вера Дружинина. Ее тоже, в какой-то мере, причислили к этой группе, к делу «о немецком словаре», и арестовали примерно через месяц после «четверки» гахновцев. А Вера Дружинина – она была сексотом. Тогда, конечно, этого никто не знал, а потом она сама, в тюрьме, на свидании со своим братом призналась ему, что не сумела в свое время отказаться, когда ее вербовали сотрудничать с органами. Многие тогда попадали в такую ситуацию – совсем не хотели, но тем не менее не знали, как избежать вербовки. Вплоть до того, что дело доходило до самоубийств. И я помню, как мне рассказывала мама, что один наш общий знакомый, музыкант, не сумел отказаться и был в ужасе, что же ему делать. Папа ему сказал: «Вам придет повестка – не реагируйте. Не ходите. И все». И тот потом был очень благодарен папе, что в итоге как-то отделался, отмолчался, и все. И само сошло на нет.