Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх - [22]
Он посвятил папе несколько стихотворений. Одно было написано в самый канун Нового года:
Твой Юргис, 31 ХII 1925
Вот это «едины – мы, лишь дышим разно» Балтрушайтис сохранил до конца, в самые тяжелые и отчаянные папины годы…
Еще я краем уха постоянно дома слышала: «Белый, Белый…» Я знала, что они были дружны и с папой, и с Балтрушайтисом. Но на меня тогда заочно большее впечатление производило, что папа был знаком с Есениным, чем с Андреем Белым. Позже наоборот. Их места поменялись.
Потом с Андреем Белым я познакомилась в тридцать третьем году в Коктебеле.
Было это так. В Москве всегда много слухов ходило о Коктебеле, о волошинской даче. Это была такая притча во языцех для всей интеллигенции. Побывать в Коктебеле, побывать у Волошина все стремились, кто там художник или писатель, он всех принимал. Папа хорошо его знал. Волошин подарил ему несколько своих акварелей, правда, делал он их сотнями и дарил направо и налево, но все-таки не каждому. Мама все время говорила, что ей хочется поехать в Коктебель и нас взять с собой, она столько слышала о Волошине. Но папа категорически нет, несмотря ни на что. Я потом поняла почему. Коктебельский стиль был слишком вольный. Волошин работал под древних греков: свобода того, свобода сего, свобода воли, свобода пола. И папа не хотел, чтобы мы туда попали.
И вдруг, в один прекрасный день, он приходит и говорит: «Наташа, вот тебе путевки в Коктебель». Мама таращит глаза. Оказалось, что Волошин умер и его дом в Коктебеле был передан Союзу писателей, как он завещал, чтобы стать домом отдыха и творчества. Папа в Союзе писателей состоял и взял нам три путевки на лето. И мы поехали: мама, брат Сережа и я.
Ехали мы поездом. Других способов в то время не было. На лошадях уже не ездили, на самолетах еще не летали. Кроме того, в те годы никто и не говорил «самолет», только аэропланы. Мы ездили всегда третьим классом. Он, правда, уже так не назывался. Первый, второй, третий класс – в интеллигентской среде это были пережитки прежнего железнодорожного движения. А здесь были международный вагон, мягкий вагон и жесткий вагон. И еще был на всякий случай, но нас он не касался – бесплацкартный. Это вообще все сидячие места. Жесткий вагон, которым мы ехали в Коктебель, состоял из жестких скамеек, причем перегородка между ними была не до самого верху. И вот так лежали – чужой дядя, а здесь ты лежишь. А между вами пустое пространство: приподнял голову – и говори или целуйся с соседом, если хочешь…
Мне было семнадцать лет. Впервые я увидела море.
Это было лето 1933 года, первое коктебельское лето без самого Волошина. Всем заправляла Мария Степановна, его вдова. Она была последней, очень верной женой Волошина, хранительницей его имени и традиций. Очевидно, ее назначили директором Дома творчества. Она распределяла, кого куда. Ну, там были такие завсегдатаи Коктебеля, которые ездили много-много лет, у них уже были какие-то свои места. Так, например, был «отдел» в большом доме, назывался «палуба»: узкий длинный балкончик, куда выходили две или три комнаты, – там всегда жила молодежь. Кстати говоря, туда попадали мои старшие сестры Нора и Маргарита. Там постоянно бывал Илья Эренбург. С его дочерью Ириной мои старшие сестры дружили.
Мы жили в волошинском доме, на первом этаже, втроем в одной комнате. Комната была большая, с отдельной открытой терраской, которая прямо выходила к морю, пять шагов до калитки – и уже пляж коктебельский. Вечерами нас приглашали в гостиную на читки стихов…
А в середине лета приехал Андрей Белый с женой. Забыла, как ее звали. Ну, такая уже его поздняя жена. Очень за ним ухаживала! То принесет ему панамку, то скажет: «Хватит тебе сидеть на солнце». Белый был уже немолод, сильно болел зимой или предшествующим годом, поэтому с ним были как-то осторожны. Есть такие смешные коктебельские фотографии: Андрей Белый возле волошинского дома в белой панаме. Его только, конечно, никто не называл Белый. Его называли подлинным именем – Борис Николаевич Бугаев. Меня ему представили как дочь Шпета, и он стал со мной разговаривать. Он жил прямо над нами, на втором этаже. Так что иногда открывалось окно, оттуда кто-то высовывался, потом он спускался, сидел возле дома. И он не ходил на пляж, а именно сидел здесь из-за боязни солнца.
Потом я прочла, что он умер на руках жены от инсульта – и все-таки вследствие солнечного удара, случившегося с ним тем летом в Коктебеле, и что он сам предсказал свою смерть еще в 1907 году:
Белый писал о папе еще в «Воспоминаниях о Блоке»:
Незаметно сближался я с Г.Г. Шпеттом, наиболее бойким и всесторонним среди тогдашних философов (из молодых), посещавших философский кружок молодежи у Морозовой на Смоленском бульваре…
Документальный фильм «Прогулки с Бродским» был снят в 1993 году в Венеции режиссерами Алексеем Шишовым и Еленой Якович и получил первую в истории премию ТЭФИ. Этот фильм, первый и единственный, где нобелевский лауреат на родном языке обращается с экрана к российским зрителям, смотрела по телевидению вся страна. Книга «Прогулки с Бродским и так далее» – захватывающий рассказ Елены Якович о тех нескольких днях в Венеции, когда Иосиф Бродский и его друг поэт Евгений Рейн, беседуя, гуляли по городу каналов вместе с создателями фильма.
Эта книга — уникальный монолог выдающегося исследователя, филолога, антрополога, профессора нескольких университетов, академика Вячеслава Всеволодовича Иванова (1929–2017). Знаменитый ученый отвечает здесь на главные вопросы истории, рассказывает о прожитой жизни, прошедшей через трагические десятилетия двадцатого века, об отце, писателе Всеволоде Иванове, о гениях, с которыми дружил — Бахтине и Колмогорове, Пастернаке и Шаламове, Бродском и Солженицыне, Капице и Сахарове, — о той среде, в которой вырос, оставшись последним ее свидетелем и летописцем, и о своем опыте свободного существования в несвободной стране. Елена Якович, известный журналист и режиссер, автор книг «Дочь философа Шпета», «Прогулки с Бродским и так далее», фильмов об Иосифе Бродском, Василии Гроссмане, Сергее Довлатове, Юрии Любимове, создала эту книгу по снятому ею документальному сериалу «И Бог ночует между строк», показанному в цикле «Свидетели времени» на телеканале «Культура».
«Becoming» – одна из самых ожидаемых книг этого года. Искренние и вдохновляющие мемуары бывшей первой леди Соединенных Штатов Америки уже проданы тиражом более 3 миллионов экземпляров, переведены на 32 языка и 10 месяцев возглавляют самый престижный книжный рейтинг Amazon.В своей книге Мишель Обама впервые делится сокровенными моментами своего брака – когда она пыталась балансировать между работой и личной жизнью, а также стремительно развивающейся политической карьерой мужа. Мы становимся свидетелями приватных бесед супругов, идем плечом к плечу с автором по великолепным залам Белого дома и сопровождаем Мишель Обаму в поездках по всей стране.«Перед первой леди Америка предстает без прикрас.
Николай Некрасов — одна из самых сложных фигур в истории русской литературы. Одни ставили его стихи выше пушкинских, другие считали их «непоэтическими». Автор «народных поэм» и стихотворных фельетонов, «Поэта и гражданина» и оды в честь генерала Муравьева-«вешателя» был кумиром нескольких поколений читателей и объектом постоянных подозрений в лицемерии. «Певец народного горя», писавший о мужиках, солдатской матери, крестьянских детях, славивший подвижников, жертвовавших всем ради счастья ближнего, никогда не презирал «минутные блага»: по-крупному играл в карты, любил охоту, содержал французскую актрису, общался с министрами и придворными, знал толк в гастрономии.
Непокорный вольнодумец, презревший легкий путь к успеху, Клод Дебюсси на протяжении всей жизни (1862–1918) подвергался самой жесткой критике. Композитор постоянно искал новые гармонии и ритмы, стремился посредством музыки выразить ощущения и образы. Большой почитатель импрессионистов, он черпал вдохновение в искусстве и литературе, кроме того, его не оставляла равнодушным восточная и испанская музыка. В своих произведениях он сумел освободиться от романтической традиции и влияния музыкального наследия Вагнера, произвел революционный переворот во французской музыке и занял особое место среди французских композиторов.
Монография посвящена одной из ключевых фигур во французской национальной истории, а также в истории западноевропейского Средневековья в целом — Жанне д’Арк. Впервые в мировой историографии речь идет об изучении становления мифа о святой Орлеанской Деве на протяжении почти пяти веков: с момента ее появления на исторической сцене в 1429 г. вплоть до рубежа XIX–XX вв. Исследование процесса превращения Жанны д’Арк в национальную святую, сочетавшего в себе ее «реальную» и мифологизированную истории, призвано раскрыть как особенности политической культуры Западной Европы конца Средневековья и Нового времени, так и становление понятия святости в XV–XIX вв. Работа основана на большом корпусе источников: материалах судебных процессов, трактатах теологов и юристов, хрониках XV в.
Скрижали Завета сообщают о многом. Не сообщают о том, что Исайя Берлин в Фонтанном дому имел беседу с Анной Андреевной. Также не сообщают: Сэлинджер был аутистом. Нам бы так – «прочь этот мир». И башмаком о трибуну Никита Сергеевич стукал не напрасно – ведь душа болит. Вот и дошли до главного – болит душа. Болеет, следовательно, вырастает душа. Не сказать метастазами, но через Еврейское слово, сказанное Найманом, питерским евреем, московским выкрестом, космополитом, чем не Скрижали этого времени. Иных не написано.
Для фронтисписа использован дружеский шарж художника В. Корячкина. Автор выражает благодарность И. Н. Янушевской, без помощи которой не было бы этой книги.