Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх - [19]

А папу развели при условии, что он не будет жениться три года. Но он говорил: «Пусть бы сами подождали три года». Нарушая запрет, они обвенчались через год – 30 октября 1913-го. И может быть, поэтому венчал их священник Александро-Невской церкви при Московской центральной пересыльной тюрьме. Какое предсказание судьбы!

Папе было тридцать четыре, маме – двадцать один. В сентябре 1914-го родилась Татьяна, а весной 1916-го появилась на свете я.

9

Летом 1913 года папа не выдержал и на время сбежал из Геттингена к маме, в Знаменку. Я думаю, что это свидание в Знаменке было самым счастливым за всю их жизнь. Накануне свадьбы, перед Первой мировой войной и революцией. В последнее мирное лето России. На знаменских фотографиях они оба прямо-таки лучатся счастьем, такие красивые, безмятежные…

Знаменка – это фамильное имение Рахманиновых в Тамбовской губернии, где мама чуть не с рождения жила каждое лето. Последней хозяйкой Знаменки была мамина бабушка Юлия Аркадьевна Зилоти, урожденная Рахманинова. Их было четыре сестры и четыре брата. Братья не очень путевые, легкомысленные, особенно отец Сергея Рахманинова Василий, известный гуляка. А сестры – более положительные.

И вот после смерти их отца Аркадия Александровича Рахманинова его жена Варвара Васильевна, чтобы имение не пошло с молотка, доверила Знаменку старшей из сестер, Юлии Аркадьевне. Вести хозяйство ей помогал младший сын, такой дядя Митя Зилоти, всеобщий любимец. Его убили бандиты в девятнадцатом.

Сейчас от Знаменки ничего не осталось, а тогда это была красивая усадьба на высоком берегу реки Матыры: господский дом, утопающий в сирени, парк с вековыми липами и елями, который все называли «Юлин сад», церковь с колокольней за резной оградой. Одна из знаменских икон у меня случайно сохранилась, церковь разграбили после революции. А потом и вовсе снесли.

Какие фамилии здесь переплелись родственными и дружескими узами: Рахманиновы, Зилоти, Гучковы, Сатины, Третьяковы, Мамонтовы, Морозовы… Все съезжались сюда летом. Знаменка была просто пропитана музыкой. Помню чье-то письмо: «Заезжал в Знаменку, слушал очаровательный голос Юленьки». Это про мою прабабушку Юлию Аркадьевну, которая замечательно исполняла романсы, особенно любила «Утро туманное, утро седое». Один ее сын, Сергей Ильич Зилоти, большой знаток цыганских песен, собрал хор из местных певчих и выступал с ними на домашних концертах. Он был генерал-лейтенант, служил в Главном морском штабе и погиб в четырнадцатом году, в самом начале Первой мировой… Другой ее сын, Александр Ильич Зилоти, стал всемирно известным пианистом, учился у Рубинштейна, а затем и у Листа в Вене, дружил с Петром Ильичом Чайковским, редактировал его партитуры. В Знаменке он родился и часто приезжал, садился за фамильный рояль вместе с моей бабушкой Варварой Ильиничной Гучковой, они играли в четыре руки.

Зилоти первым оценил талант своего двоюродного брата Сережи Рахманинова и представил его Чайковскому. В Московской консерватории Рахманинов занимался в классе Зилоти. Оба были высокие, под два метра, и оттого сутулились, и очень смешливые, говорят, это семейное. Впервые Рахманинов приехал в Знаменку на каникулы, когда был студентом, затем бывал здесь каждое лето, в последний раз в семнадцатом году.

Мама еще рассказывала, что, когда Рахманинов женился, все в Знаменке ждали, что он приедет с молодой женой, хотя он женился на двоюродной сестре Наташе Сатиной и ее все знали, но все равно ждали их очень торжественно. Маме тогда было около десяти лет, а брату ее Володе еще меньше. И вот их поставили на столбики у въездных ворот – они в любом имении более-менее одинаковые, по русской живописи всем с детства знакомые, – и дали каждому по корзине, чтобы они, когда Рахманинов с женой въедут, забросали бы их цветами. Они честно забросали, но после этого про детей в суматохе забыли, не помогли слезть, а они сами побоялись и просидели там не знаю сколько времени.

Мы в детстве очень любили мамины рассказы о Знаменке. За мамой гусь бежал с вытянутой шеей и кричал, и мама от него скрылась в Знаменской церкви. Или другой раз, когда она чуть не утонула. И как Рахманинов приезжал… И помню, однажды вечером я сильно-сильно плакала. Мама спрашивает: «Ты чего плачешь? Что случилось?» Я говорю: «Конечно, у тебя столько всяких интересных рассказов, а что я буду рассказывать своим детям? У меня ничего интересного не происходит!» А мама сказала: «Ничего, что-нибудь у тебя еще будет в жизни»…

Есть замечательная фотография, такой «групповой портрет на фоне Знаменки»: на крылечке барского дома сидит дядя Саша Зилоти, возле – его жена Вера Павловна, урожденная Третьякова, на коленях у нее моя пятилетняя мама, а рядом снята Вера Федоровна Комиссаржевская, которая очень дружила со всеми и неоднократно бывала в Знаменке. Вера Федоровна, или тетя Вера, – хотя у нас вообще-то не было принято звать неродных тетями, но для тети Веры Комиссаржевской делалось исключение, – обожала мою маму. И когда она в 1902 году поехала на курорт на Кавказ, то взяла с собой десятилетнюю Наташу Гучкову. Она знала маму с раннего детства и любила ее до конца своих дней настолько, что, умирая от черной оспы во время гастролей в Ташкенте, великая Комиссаржевская завещала все свои театральные принадлежности, которые нельзя сжечь, передать Наташе Гучковой. Поэтому маме в наследство от Комиссаржевской досталось все убранство ее театральной уборной: тройное зеркало и двенадцать хрустальных предметов с серебряными набалдашниками – ее лучший театральный набор, который она тоже просила передать маме. Умерла она, как и Лев Толстой, в 1910 году. Но вещи эти переданы были маме, хранились мамой, и когда моя племянница Катя Максимова уже стала подавать большие надежды на большую балерину, то мама тогда сказала: «Ну что ж, теперь, по крайней мере, все мое наследство перейдет к Кате»…