Дочь для монстров - [62]

«Не сдаться обстоятельствам,

Не льстить, не угождать,

Не ползать на коленях,

Пусть будут угрожать!

Терпеть любые раны

И больно бить в отместку,

Другого поведения

Навек мне неизвестно!»

Витиеватая надпись на обложке. Стихотворение, уже много лет известное Лере. Похоже, сегодня, сама того не желая, она установила авторство…

Сердце заколотилось еще быстрее, а ладони мгновенно вспотели. Неужели это стихотворение принадлежит Вениамину? Человеку, который стал большим начальником и, как думала Лера, никогда в жизни ни перед кем не унижался и всегда поступал по совести?!

Читать дальше не хотелось. Но глаза сами впились в ровные, написанные каллиграфическим почерком строчки.

Страница за страницей, чужие горести, желания, чужая жизнь.

«Три недели я провел в лазарете. Как же больно заживают сломанные ребра. Но я точно знаю, оно того стоило!»

Он вырос в приюте. В этом самом детском доме провел всю свою жизнь. И его судьба так походила на Лерину…

«Сегодня вправляли свернутый на сторону нос. Я потерял сознание от боли. Это стыдно и не по-мужски.»

От некоторых строчек девушку бросало в холодный пот, а в ушах начинало шуметь.

«Когда-нибудь я задушу директора своими руками. За Софьюшку, за Вику, за Татьяну, за всех тех, чьи жизни он сломал и еще сломает!»

Желтые тетрадные листы были бережно подшиты и собирали в себе одну историю. Вениамин рисовал, и тут хранились портреты его друзей. Он дрался, и некоторые страницы пятнали капли крови. Он побеждал, о чем свидетельствовали газетные вырезки.

«Чемпион Москвы среди юниоров по самбо.»

Он учился. И делал это успешно. Поступил в престижный вуз, радовался, праздновал три дня. Он любил, но сохранилось лишь имя. Наверное, её звали Ирина.

«Риша, моё счастье, моя новая жизнь. Ради неё хочется жить и не страшно умереть.»

Счастье было таким коротким. Почерк изменился, накренился, спутался. Вензеля и рисунки исчезли со страниц.

«Ей грозит от пяти до семи лет. Но я-то знаю, что Риша ни в чем не виновата. Не могу позволить своему ребенку родиться в тюрьме!»

Лера задыхалась от чужой боли, от чужой любви, от чувств. Записи стали короткими и отрывистыми. Он взял вину на себя. Он попал в тюрьму и там продолжал любить свою Ришу самой чистой любовью.

Ждал, а она не приходила. Шли годы, о которых сохранились лишь короткие записи на обрывках газет. О драках в тюрьме, суровых порядках, Виталике-меченном, ставшем верным товарищем. Тут были написаны такие вещи, от которых у Леры волосы шевелились на голове, а к горлу подступала тошнота.

И вот, наконец, свобода. Досрочно, благодаря возобновлению уголовного дела на «Ришу».

«Не ждала, не любила, сбежала за границу, бросив ребенка. Что делать: простить и любить, или найти и убить? От сердца остался один уголек. Хватит его, чтобы дописать эту повесть?»

Как превратна судьба. Бросила в том же приюте, где выросли они сами. Он вышел и вернулся в детдом, работать, искать своего ребенка. Хотел забрать и начать жить заново.

«Я нашел её. Хрупкая, милая, моя дочь... моя Лера...»

Дочь

Здравые мысли трусливо разбежались в самые дальние и глухие закоулки сознания. Лера дрожала, пальцы нервно сжали страницу, покорежив её и надорвав.

Тут не могло быть ошибки. Следующий разворот заполняли фотографии и рисунки, впрочем, как и последующий, и еще неизвестно сколько.

Маленькая Лера с дивными косами, в платьице, в панамке, за рисованием. Она лепит из пластилина в общем зале, поёт в музыкальном классе, пытается готовить. От нескончаемого количества собственных изображений у девушки зарябило в глазах. До этого она видела лишь одно своё фото, небрежно вклеенное в досье.

Отец, папа, папочка… Но как же могло так получиться? Почему не рассказал, не забрал из приюта? Год назад, два или три, она бы все поняла, все бы простила! Зачем он сделал такое? Зачем заставил полюбить себя другой, неправильной любовью?

Перед глазами стояли слезы, они размывали строчки, не позволяя прочесть ни слова. От горечи, накопившейся в душе, хотелось кричать. Страшно вспоминать нежные касания рук, поцелуи, покрывающие тело, страсть, рушащую все запреты.

Воздуха катастрофически не хватало. Узкое горло водолазки вдруг начало давить, сжимать, душить, ткань стискивала свои кольца удавом, закабалившим жертву.

Всхлипывая, Лера стянула с себя кофту, надеясь отвоевать хоть глоточек живительного кислорода, но и это не принесло облегчения. В кабинете по-прежнему было невообразимо душно.

Еле держась на ногах, девушка подошла к окну и распахнула створку. Воздух, жаркий и материально тяжелый, толстыми змеями пополз в комнату. Удушливый чад автострады, заводской дым и ставшие внезапно отвратительными резкие запахи цветения. Все плыло в мутной поволоке неправдоподобно яркого майского дня. От ядовитых солнечных лучей плавился асфальт, источая смрадные пары, на площадке визгливо играли дети.

Лера никогда не плакала от жалости к себе. Только от боли, от унижения, от страха, от безысходности. Так было всегда, но не сегодня. Сегодня она просто плакала, и это не приносило облегчения. Мерзкие соленые слезы щипали кожу, попадали в рот, стекали по шее. Почему от соленой воды глаза так жжет и щиплет, а от слез нет? Один из тех дурацких вопросов, которые дети так любят задавать взрослым. Лере не у кого было спрашивать, но она сама знала ответ: от боли не больно.