Дочь четырех отцов - [27]

Приветствия наши он принял благосклонно, как и предложенную мною сигару, а вот о раскопках и слышать не хотел.

— Не могу я энтакого дозволить, чтоб землю мою корежили.

— Как это «корежили», черт побери? — сердито поинтересовался поп. — Как вы это себе представляете?

— Так ить про энто мне как раз и неведомо. — С этими словами Марта поглубже натянул шляпу. (Широкополая шляпа — удобная штука: не поймешь, что у человека на уме.) — Почем я знаю, чего энтому барину у меня в земле занадобилось? Пущай барин мне сперва на энто ответит.

Я в двух словах поведал ему, что есть наука археология; школьный попечительский совет наверняка заплатил бы за такую лекцию в двойном размере. Марта Цила Петух тоже был вполне удовлетворен.

— Энто я понял. Таперича пущай барин мне расскажет, чего ему в моей земле занадобилось?

Я взглянул на попа в полном отчаянии. Пусть попробует образумить своего прихожанина. Кому же, как не ему, знать, где таится разум за этим непрошибаемым лбом?

— А что, ежели он найдет короля Аттилу! Это ведь и вам слава!

— Нам энто ни к чему, — Марта покачал головой. — Пущай барин поищет короля Аттилу у себя в землице.

— Прикурите-ка, отец, — я протянул ему горящую сигару, — глядишь — и поймем друг друга.

— Вот за энто спасибочки, — старик кивнул и пристроил свою, незажженную сигару за тесьму на шляпе, мою же, горящую, сунул в рот и принялся быстренько докуривать. — Я ить зла на барина не держу, да только меня и без того налогами обклали.

— Ну и что с того?

— А то с того, что возьмут да и спросят с меня налог за энтого самого короля Аттилу, коли он у меня в землице найдется. Пшли вон, чтоб вам пусто было!

Последнее относилось не к нам, а к двум чумазым поросятам, пытавшимся во что бы то ни стало потереться о Мартины ноги. Но означало это явно то же, что щелчок шпорами во время аудиенции у короля: нам предлагалось удалиться с богом.

— Послушай, — обратился ко мне Фидель, когда мы покинули достойного потомка гуннов, — тебе непременно нужно копать на его участке? Может, хватит остальных восьми полос?

— Все не так просто, дружище. Что, ежели само захоронение приведет нас к земле старика? Скажем, граница перережет пополам скелет. Не оставлять же голову Аттилы в земле!

— Тогда пошли к нотариусу. Уж он-то вправит старому обормоту мозги.

Нотариус оказался человеком большим и толстым. Мы застали его на веранде. Одет он был весьма символически, но все же задыхался от жары и без конца отирал лысину пестрым носовым платком.

— Прошу, господа, прошу, — закричал он, увидев нас, — я уж давненько вас поджидаю, господин председатель, дошел до меня слушок, что гостить у нас изволите, вот я и подумал, что буду иметь удовольствие.

До сего дня меня называли председателем один раз в жизни — когда делегация пчеловодческого общества вручила мне почетный диплом. Признаться, такое обращение довольно приятно. Чувствуешь себя как-то сильнее, значительнее, увереннее. Никогда бы не подумал, что сюда может дойти слух о моих скромных отличиях.

— Присаживайтесь, господа, — нотариус подвинул нам два плетеных кресла. — Осторожно, господин председатель, не порвите брюки, там гвоздь торчит. У нас, у бедных вдовцов, вечно в доме что-нибудь не так. Фидель, милый, там, внизу в буфете, в той коньячной бутылке, где прошлым летом был «котнарь».

Последние слова были обращены к попу, который направился в контору, явно чувствуя себя здесь как дома. Угадать, что он ищет, было нетрудно. Надо полагать, он был здесь частым гостем: стоило ему войти — запела канарейка.

«И здесь романтика! — улыбнулся я про себя. — Попа еще можно понять, но для деревенского нотариуса, к тому же вдовца, канарейки — странное увлечение».

Однако романтика канарейками не ограничивалась. На столе в расписном мезётурском кувшине красовался огромный букет полевых цветов. Причем не тех, что продаются на городских базарах и всегда напоминают мне медведей-попрошаек из зоологического сада. Это были настоящие цветы-дикари, которых горожанин не знает даже понаслышке. Растрепанные алые черноголовники, лиловый вербишник, крупные белые вьюнки, желтые, как сера, звездочки ослинника — все это в обрамлении пронзительно-зеленых листьев курослепа. Тот, кто собирал этот букет, не боялся забредать в воду по колено.

— Цветы собирал не я, а моя приемная дочка, — улыбнулся нотариус, словно прочитав мои мысли.

— Кто бы ни собирал, вкус у этого человека отменный. — Я сгреб в кучу облетевшие лепестки, прилагая все силы к тому, чтобы на сей раз нотариус не прочитал моих мыслей. Ибо думать я мог только одно: ну и странная, однако, деревня — на каждого барина по приемной дочке. Несчастный Турбок, должно быть, тоже называл Мари Маляршу приемной дочкой.

Поп нашел коньячную бутылку, в которой прошлым летом был «котнарь». Ныне в ней была абрикосовая палинка. Я отважно опрокинул стаканчик.

— Что скажете, господин председатель?

Что тут скажешь? Я сказал так: хороша, сразу видно, что своя. Мне всегда казалось, что это высшая похвала абрикосовой палинке.

— С чего бы это? — обиделся нотариус. — Она из Кечкемета, с коньячного завода.

Чтобы загладить вину, мне пришлось опрокинуть еще стаканчик. После третьего у меня стали гореть уши, и мы выпили на брудершафт. А после четвертого вернулись к повестке дня.