Дочь четырех отцов - [26]
Пока я записывал названия книг для Рудольфа, его преподобие вернулся. Взор его был подернут дымкой от встречи со смертью, нечто подобное можно увидеть в глазах больничного врача, страдающего болезнью желудка. (Особенно, если пациент скончался от того же недуга.)
— Ну что, кончено?
— Скончался, бедняга. Едва успел прочитать за мною «Отче наш» во отпущение грехов.
— Какие такие у него грехи? Реформатство?
— Какое там, — поп грустно улыбнулся. — Была у покойного еще одна тайна — вот уж этого никто и помыслить не мог. Годами водил за нос всю деревню.
Сердце у меня екнуло. Уж не дело ли Турбока? Я отошел в тень, чтобы скрыть свое волнение от попа.
— Вообще-то это тайна исповеди, но для такой тайны нет канона. Знаешь ли, что было на совести у несчастного Беры Банкира? А то, что Бера Банкир всем лгал. Бедняга, оказывается, подделал не кредитки, а удостоверение, за это и был арестован.
— Ничего не понимаю. Выходит, подделывать кредитки более почетно?
— Бог его знает, народу это почему-то внушает уважение. По их понятиям, здесь надо ловкость иметь и соображение — уж коли кто избрал такое ремесло, значит, человек не последний. Греха особого они тут тоже не видят: никого ведь не убудет с того, что кредиток станет больше, чем было, вот если б их стало меньше — тогда другое дело. Если человек на этом попадется, его только пожалеют. Не везет, значит, бедняге. Это дети, дружище, дети во всем — и в хорошем и в дурном, только так и можно к ним относиться.
Мне хотелось навести разговор на дело Турбока, и я сказал, указывая на местные шедевры изобразительного искусства:
— Такими ужасами только детей пугать. Не обижайся, но будь я министром культуры, непременно учинил бы в твоей церкви большой иконоклазм[68] и не оставил бы здесь ни единой картины, кроме вон того всевидящего ока на арке. Ты только взгляни: ведь каждому бы казалось, что Бог взирает прямо на него, не стой между ним и оком Божьим все эти ужасы времен Торкемады[69].
— Лихо, дружище, а ведь, говорят, здесь попадаются и настоящие сокровища. Большой алтарь, к примеру, расписывал какой-то чешский художник еще во времена Марии-Терезии. Его имя есть в hictoria domus[70], некто Пжибричка или что-то в этом роде, в общем, я помню, что похоже на «апчхи».
— Небось какой-нибудь странствующий школяр из словаков, впрочем, это неважно; коли работы хороши, надо отправить их в музей, а не пугать в церкви детей и беременных баб.
— И на это я тебе отвечу. Крестьянская эстетика гласит: «не то красиво, что красиво, а то красиво, что нравится». Возьми, к примеру, этого несчастного Турбока. Его Святой Рох только что из рамы не выходил. А местным жителям он пришелся не по вкусу. Это, дескать, просто человек, вроде нас. В общем, чуть до революции не дошло, спасибо, доктор сжалился и намалевал новые головы за один вечер. После этого я не разрешал Турбоку ни к чему прикасаться. Мадонну, писанную с Мари Малярши, я даже внести в церковь не рискнул, так на чердаке у меня и хранится, а то мои прихожане, пожалуй, вытолкали бы меня взашей. А ведь что за картина! Поглядишь на нее — словно ангельское пение услышишь.
Итак, кончик нити моего романа был у меня в руках. Прясть дальше будет не так уж трудно: художник мечет бисер перед свиньями.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что от Семи холмов остался один, так как остальные давно распаханы. Но и с этим, единственным холмом меня ожидала Масса хлопот: он принадлежал девяти хозяевам. На мое счастье, он не был засеян, ничего кроме чертополоха да цикория здесь не росло, так что придраться вроде было не к чему.
С восемью из девяти не было никаких хлопот. Все они отвечали звонарю, обходившему их по моей просьбе, что по ним, так хоть бы этого холма и вовсе не было. Зато девятый заявил, что землю свою корежить не даст.
Звали этого достопочтенного венгра Марта Цила Петух. Господь сотворил его Мартоном, но окрестили его Мартой в надежде на то, что женское имя избавит от службы в армии кайзера.
Поп передал Циле Петуху, что ждет его у себя. Последовал ответ, что это никак не возможно, потому как у него срочное дело — надо починить бочонок для выжимок. Это в июне-то, когда виноград только-только завязался!
— Я так и знал, что с ним будет мука, — рассмеялся поп, — делать нечего, придется нам самим навестить старого бесстыдника.
Старый бесстыдник, надо полагать, ожидал нашего визита, так как стоял у калитки. Не станет порядочный человек ни с того ни с сего торчать у калитки в одиннадцать часов утра, даже если его зовут Мартой. Во всяком случае не станет стоять поперек дороги, так что ни одной живой душе ни пройти, ни проехать.
