Дочь часовых дел мастера - [137]

Тут ей пришло в голову, что, может быть, стоит почаще отпускать поводья. Ну, пусть она даже упадет, что с того? Надо принимать жизнь такой, какая она есть, и помнить, что никто не застрахован от ошибок; даже больше: то, что кажется ошибкой сейчас, в будущем может обернуться чем-то иным, ведь жизнь – непростая штука, и складывается она из больших и малых решений, которые мы принимаем изо дня в день.

Это, конечно, не значит, что в жизни нет места таким вещам, как верность и честь, – по крайней мере, Элоди упорно верила в иное; просто, может быть, стоит иногда допускать – ну, всего лишь на минуточку, – что в мире есть не только черное и белое, как она себе представляла. Как пытались объяснить ей отец и Тип, жизнь длинна, а быть человеком не просто.

Да и вообще, кто она такая, чтобы судить? Взять хотя бы вчерашний день: все утро она ходила по свадебному особняку в сопровождении служащих, доброжелательных женщин, которые пудрили ей мозги разговорами о разном барахле, вежливо кивала в ответ на их объяснения, почему ей «не следует делать» то или это, а сама просто умирала от желания бросить все и сбежать в Берчвуд-Мэнор, к странному австралийцу, выдающему себя за служащего музея.

И вчера же, показав ему фотографию Кэролайн, она удивилась самой себе, совершенно нехарактерной для нее откровенности с незнакомым человеком. Позже она убедила себя в том, что это всего-навсего результат усталости и наплыва эмоций. Теория показалась ей убедительной, и она сама верила ей до сегодняшнего дня, пока не увидела его, внезапно вышедшего из-за угла, со стороны луга.

– Все хорошо? – спросил он, подходя к ней с другой стороны.

– Все так хорошо, как я не могла даже надеяться.

Он улыбнулся:

– Ну, тогда, судя по небу, пора нам делать отсюда ноги.

Дождь – первые тяжелые капли, которые сразу проникали сквозь одежду до самого тела, – застал их еще у ворот кладбища, и Джек сказал:

– Даже не представлял себе, что в Англии бывает такой дождь.

– Серьезно? Дождь – это лучшее, что мы умеем!

Он захохотал, и ей тоже вдруг стало очень весело. Его руки, голые до плеч, были уже мокрыми, и, глядя на них, Элоди испытала мучительное желание, настоятельную потребность коснуться его кожи.

Не говоря ни слова, без всякой видимой причины, она взяла его за руку, и оба побежали назад, к дому.

IX

Снаружи ливень, и они вошли в дом. Это не просто дождь, это начало настоящей грозы. Весь день я следила за тем, как она зреет у истоков реки, над далекими горами. Немало гроз повидала я здесь, в Берчвуд-Мэнор. И привыкла к тому, как меняется насыщенная электричеством атмосфера, когда близящийся грозовой фронт начинает затягивать в себя воздух.

Но теперь у меня такое чувство, что эта гроза будет не похожа на другие.

У меня такое чувство, что вскоре что-то произойдет.

Мне не сидится на месте, я словно чего-то жду. Мысли скачут, точно ручей по камням, подхватывая и крутя обрывки недавнего разговора, переворачивая, один за другим, залежавшиеся голыши воспоминаний.

Я думаю о Люси, о том, как она страдала после смерти Эдварда. Мне так радостно было слышать, что она все-таки оправдала меня в глазах Леонарда, рассказала ему, что я не была бессердечной любовницей; меня мало беспокоит мнение тех, с кем я не была знакома, но Леонард был мне небезразличен, и я рада, что он узнал правду.

А еще я думаю о Бледном Джо. Мне давно хотелось знать, что с ним стало, как сложилась его жизнь, – и как же я была довольна, услышав, чего он достиг, как гордилась им; вооружившись, с одной стороны, добротой, а с другой – присущим ему неколебимым чувством справедливости, он прибавил к ним влияние своей семьи и пустил этот капитал в дело. Но как жестоко поступила судьба, вырвав меня из его жизни, и так внезапно, без единой весточки!

И конечно, я, как всегда, думаю об Эдварде, вспоминаю ту грозовую ночь, которую мы провели с ним здесь, в этом доме, много лет назад.

Мне особенно не хватает его в грозовые ночи.

Это была его идея – провести лето здесь, у реки, в своем любимом доме с двумя фронтонами, а уж потом отправиться в Америку. Своим планом он поделился со мной вечером своего двадцать второго дня рождения, у себя в студии, где отблески свечей танцевали по темным стенам.

– Я хочу подарить тебе кое-что, – сказал он, и я засмеялась, ведь это был его день рождения, а не мой. – Твой все равно уже через месяц, – продолжил он, отмахиваясь от моих нерешительных протестов, – совсем скоро. И потом, разве нам нужны особые причины, чтобы делать друг другу приятное?

Но я все же попросила, чтобы он разрешил мне первой сделать подарок, и, затаив дыхание, наблюдала за тем, как он разворачивает коричневую бумагу.

Десять лет я делала так, как учила меня Лили Миллингтон: отделяла толику от каждой своей добычи и прятала в потайном месте. Сначала я не понимала, зачем я это делаю – Лили сказала, значит так надо, – да, в общем-то, цель и не была важна, ибо накопление, даже бесцельное, само по себе дает чувство надежности. Став старше и продолжая слушаться отца, который в своих письмах по-прежнему советовал мне хранить терпение, я дала зарок: если до своего восемнадцатого дня рождения я не получу от него письма с указанием собираться в путь, то куплю билет в Америку и поеду туда одна – искать его.