Дочь часовых дел мастера - [136]

– Сестрой Эдварда…

– Точно. Бабка моей клиентки получила его в девятьсот тридцать девятом году.

Элоди пробежала письмо глазами, но один фрагмент прочла вслух:

– «Твое письмо крайне встревожило меня. Мне плевать, что ты там видела в газетах и кем почувствовала себя после этого. Я настаиваю, чтобы ты не делала того, о чем пишешь. Навестить меня ты можешь, я буду рада, но его с собой не привози. Мне он не нужен. Я вообще не хочу его видеть, никогда. Моей семье он принес только горе. Теперь он твой. Не забудь, он сам пришел к тебе, причем в самый подходящий момент, – пусть у тебя и остается. Считай, что это подарок, и ни о чем не беспокойся». – Она оторвалась от письма. – Вообще-то, о бриллианте тут нет ни слова.

– Верно.

– Речь может идти о чем угодно.

Он кивнул.

– А вы знаете, что она увидела в газетах?

– Что-нибудь насчет «Синего», наверное?

– Наверное, и мы могли бы попробовать выяснить это, но пока у нас только догадки. А вы это имели в виду, когда говорили о карте?

Джек, с удовольствием отметив это «мы», ответил, что сейчас вернется, и пошел в старую пивоварню за картой, которая лежала там, у изголовья его кровати.

– Моя клиентка нарисовала ее сама, на основании того, что нашла в бумагах Ады Лавгроув, и того, о чем Ада говорила после удара.

Элоди развернула карту и сосредоточенно нахмурилась; уже через минуту от ее серьезности не осталось следа, и она даже хихикнула.

– Ой, Джек, – сказала она, – мне так жаль вас разочаровывать, но карта совсем не годится для поиска сокровищ. Она из детской сказки.

– Какой сказки?

– Помните, я говорила о ней вчера? О сказке, которую мой двоюродный дед услышал в этих местах, когда жил здесь в войну в эвакуации? Потом он рассказал ее моей матери, а мать часто рассказывала ее мне.

– Да.

– Пометки на этой карте – лесная поляна, курган фей, излучина Крофтера – взяты из той сказки. – Элоди ласково улыбнулась и протянула Джеку сложенную карту. – У бабушки вашей клиентки был удар. Возможно, воспоминания о детстве нахлынули на нее с такой силой, что она не удержалась и рассказала историю из тех времен своей внучке. – Она приподняла плечи, как бы извиняясь. – Боюсь, ничего более полезного прибавить не могу. Правда, для меня удивительно, что бабушка вашей клиентки знала сказку, которая в моей семье переходила из уст в уста.

– Н-да, вот только вряд ли моя клиентка обрадуется этому совпадению так же, как обрадовалась бы бриллианту.

– Мне очень жаль.

– Вашей вины тут нет. Уверен, вы не собирались лишить старую леди ее мечты.

Элоди улыбнулась.

– Кстати, о той записке…

Она начала перекладывать свой рюкзак.

– У вас есть еще пара часов до поезда?

– Да, но мне все же пора. Я и так отняла у вас много времени. А вы – занятой человек.

– Это точно. Я уж думал: вот покончу сейчас с картой, пойду наверх и поищу там, в шкафу, дверь в Нарнию.

Элоди весело расхохоталась, и Джек сразу почувствовал себя победителем.

– А знаете, – сказал он вдруг, решившись испытать удачу, – я вчера думал о вас, вечером.

Она снова покраснела:

– Правда?

– Та фотография, которую вы приносили вчера, с вашей матерью, у вас с собой?

Элоди внезапно стала серьезной:

– Вы хотите сказать, что знаете, где ее сделали?

– Я хочу сказать, что мне стоит взглянуть на нее еще разок. Я ведь, понимаете, все окрестности тут обшарил, пока искал волшебную дверку.

Она передала ему снимок, один уголок ее рта напрягся – очаровательный признак того, что, вопреки всему, она все же надеялась, что он сможет ей помочь.

А Джеку очень хотелось ей помочь. («Хватит быть героем для всех, Джек».)

Вообще-то, он блефовал, когда просил у нее снимок, – просто не хотел ее отпускать; но теперь, глядя на заросли плюща на фото, на угол здания, на то, как падает свет, он вдруг понял все так ясно, как если бы этот ответ ему подсказали.

– Джек? – спросила она. – Вы знаете?

Он улыбнулся и вернул ей снимок:

– Как начет небольшой прогулки?

Элоди шла рядом с ним по кладбищу. Наконец они добрались до дальнего края и остановились. Джек взглянул на нее, ободряюще улыбнулся и отошел, притворяясь, что очень интересуется чужими могилами.

Она огляделась кругом и выдохнула – он был прав. Именно то место. Элоди сразу узнала его по фотографии. Здесь почти ничего не изменилось, несмотря на двадцать с лишним лет.

Элоди готовилась к тому, что ей будет грустно. И даже чуточку обидно.

Но ничего подобного она не ощутила. Напротив, из-за красоты и покоя, которые царили вокруг, на душе стало светло, и она подумала: как хорошо, что молодая женщина, чья жизнь оборвалась так внезапно и трагически, провела свои последние часы именно здесь.

Впервые в жизни, стоя среди зарослей плюща, в окружении почти осязаемой тишины сельского кладбища, Элоди ясно увидела, что она и ее мать – две совсем разные женщины. А значит, она – вовсе не ее уменьшенная копия, не крохотный отпечаток детской ладошки внутри ладони взрослого. Лорен была талантливой, красивой и знаменитой, но Элоди вдруг осознала, что главное их различие вовсе не в этом. Главное в том, как они воспринимали жизнь: Лорен всегда жила бесстрашно, не думая о возможных неудачах, в то время как она, Элоди, всегда осторожничала, заранее продумывая запасной вариант.