Дочь бакенщика - [38]

Ильсеяр с плачем кинулась к деду:

— Ой, дедушка, избили тебя, дедушка!.. Ты же весь в крови.

Дед Бикмуш не ответил, чуть приоткрыл глаза, хотел улыбнуться Ильсеяр, но не смог, весь сморщился от боли и снова опустил веки. Сквозь разорванную рубаху виднелось его исполосованное плетьми костлявое тело. Опухшее лицо все было в кровоподтеках, дыхание совсем ослабело.

Заключенные сидели молча, с нахмуренными лицами. Ильсеяр взяла бутылку с оставшимся в ней молоком и попыталась влить его в рот дедушке. Но зубы старика были плотно сжаты. Молоко белой полоской потекло с губ на подбородок и дальше, на едва приметно бившуюся грудь.

Словно ища помощи, Ильсеяр смотрела на заключенных. Один из них наклонился над дедом Бикмушем и приложил ухо к его груди. Остальные с ужасом смотрели, как мертвенная бледность покрывает лицо старика.

За дверьми снова послышалась возня. Снова на пороге появились надзиратели в черных шинелях.

— Ильсеяр Бикмуллина! — крикнул один, показывая на выход. — Давай скорее, ждут!

Ильсеяр, как жеребенок, напуганный волчьей стаей, прижалась к деду:

— Дедушка, миленький! Уводят меня, дедушка! И меня ведь так будут бить, дедушка!

Старик молчал.

Надзиратель еще суровее повторил:

— Живее! Ждут!

Ильсеяр беспомощно посмотрела на всех и громко заплакала.

Заключенные, которые с возмущением следили за этой тягостной сценой, переглянулись. Один из тех, кто стоял ближе к двери, схватил табуретку и шагнул к надзирателю:

— За ребенка принялись, бесстыжие!

За ним двинулись и остальные. Чуя, что это добром не кончится, надзиратели выскочили из камеры и захлопнули дверь. Табуретка с силой ударилась о кованое железо и разлетелась вдребезги.

Заключенные, возбужденно переговариваясь, окружили деда Бикмуша.

Как? Выживет? — спросил один тихо.

Тот, который, наклонившись над стариком, слушал его дыхание, кивнул головой:

— Выжить-то выживет. Да уж избили основательно…

Воцарилась гнетущая тишина.

По коридору, твердо печатая шаг, приближались какие-то люди. Опять распахнулась дверь. На пороге показались надзиратели с фонарями и с обнаженными саблями в сопровождении маленького жирного человечка. Он снял с переносицы золотое пенсне, протер белой перчаткой стекла и снова надел. Постоял, глядя на заключенных сквозь толстые стекла пенсне, и вдруг рявкнул:

— Бунтовать, мерзавцы!.. — Лицо его налилось кровью, губы дрожали. От злости он не мог говорить.

Один из надзирателей, взяв под козырек, тихо спросил его о чем-то и повернулся к заключенным, стоявшим плотной стенкой впереди Ильсеяр.

— Мы не комедии разыгрывать пришли к вам. Немедленно отдайте Ильсеяр Бикмуллину! Не то сейчас же дам команду…

Заключенные переглянулись, пошептались. Потом один из них вышел вперед:

— Даст ли господин следователь слово возвратить девочку невредимой?

— Безусловно.

— Тогда берите ее. Но в залог у нас останется старший надзиратель.

Глаза маленького человека забегали. Он снова протер стекла пенсне и процедил:

— Хорошо, давайте сюда девчонку!

Ильсеяр отшатнулась. Мужчина, похожий на отца, погладил ее по головке.

— Иди, детка, иди, — сказал он. — Они обещали не трогать тебя.

— А дедушка как же? Нет, я не оставлю дедушку… — И она уткнулась в грудь лежавшего без движения деда Бикмуша.

Старик, чуть приоткрыв один глаз, шевельнул губами. И Ильсеяр поняла по их движению, что он сказал ей: «Молчи…» Но тут следователь взял ее за руку и потянул за собой к двери. Затем он поднял перчатку, и по его сигналу оба надзирателя выскочили в коридор и захлопнули двери. Поняв, что они обмануты, заключенные бросились за ними, но ключ уже повернулся в тяжелом замке.

Глава 4 Ты не одна!

Шум, поднятый в камере, гулко отдавался под каменными стенами тюремного коридора. Ильсеяр слышала, как ударяли чем-то тяжелым в железную дверь, стучали в стены. Из камеры доносился такой грохот, что казалось, сейчас рухнут стены, повалится дверь и заключенные выбегут в коридор.

— Не бойся, девочка, будь стойкой! — донеслось до нее.

Это, наверное, крикнул добрый дядя, похожий на отца. Ильсеяр узнала его голос.

— Будь стойкой! — подхватили другие, и уже не шум, а грозные слова «Интернационала» вырвались из камеры:

Вставай, проклятьем заклейменный…

«Для меня поют. И шум из-за меня подняли…» Мысль об этом дала новые силы Ильсеяр. Она зашагала тверже. И слезы сами по себе высохли на ее щеках.

Следователь искоса смотрел на Ильсеяр. Этот жирный человек с маленькими глазками, одетый лучше и чище других тюремщиков, представлялся сейчас Ильсеяр самым гадким, подлым и жестоким среди них.

А вслед неслось:

…И в смертный бой идти готов!

«Интернационал» звучал так победно, с такой силой, что эти мрачные стены, низкие своды, железные решетки, вся тюрьма с надзирателями и следователем сразу показались ничтожными, жалкими.

Ильсеяр увидела, как открылся глазок в двери одной из камер, мимо которых они проходили, и оттуда грянули голоса:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем…

Как бы ей дослушать эту песню! Ильсеяр остановилась, сделав вид, что ей надо завязать оборы на лаптях, но надзиратель ткнул ее в плечо:

— Ну-ну, шагай, чего застыла!

Ильсеяр выпрямилась и посмотрела на следователя и надзирателей. Чтобы не слышать пения, они громко разговаривали друг с другом, а один стучал кулаками в двери, откуда доносилось пение, и орал: «