Дочь бакенщика - [37]

Освещалась камера двумя крохотными коптилками, горевшими в фонарях, повешенных на стены одна напротив другой. В их тусклом свете можно было разглядеть женщину, которая возилась около печки с какими-то вещами. Иногда она оборачивалась и смотрела на Ильсеяр, лежавшую на приделанных вдоль всей стены широких нарах.

Из коридора или из соседней камеры донеслись хриплые голоса. Ильсеяр повернулась на другой бок и сразу почувствовала тяжесть окутавшей ее одежды. Чем только она не была укрыта: бешмет, шинель и еще бешмет… Ильсеяр нащупала такие же вещи и под головой. Откуда все это взялось?

Увидев, что Ильсеяр открыла глаза, женщина быстро подошла к ней:

— Вот и хорошо! Проснулась, детка?

В словах этой женщины Ильсеяр почувствовала такую теплую ласку, что ей и самой захотелось сказать в ответ что-нибудь очень хорошее. Но она застеснялась и тихо промолвила:

— Проснулась, апа.

— Не лихорадит теперь?

— Нет… Голова болит.

— Пройдет. Я тебя сейчас напою сладким лекарством.

— А ты, апа, живешь здесь или…

— Ежели объяснить покороче — заключенная. Такая же, как и другие здесь. Только я из соседней, женской, камеры. Пока мужчины на прогулке, я зашла, чтобы одеть тебя. А ты спала, да так сладко, что я пожалела будить тебя. А теперь ты сама проснулась. Давай оденемся, пока не вернулись мужчины.

— А дедушка, где мой дедушка?

— Не волнуйся, он сейчас придет.

Женщина сняла висевшие возле печки вещи Ильсеяр и подала ей. Они были хорошо выстираны и уже просохли. Ильсеяр в каком-то порыве прижалась щекой к руке доброй женщины и, заливаясь слезами, рассказала ей об отце. Однако женщина уже знала обо всем от деда Бикмуша и, стараясь отвлечь девочку от горестных мыслей, стала одевать ее и причесывать, рассказывая, что с ней произошло:

— Привели тебя сюда, положили на нары, а ты начала бредить. Бредишь, а самое лихорадка бьет. Все об отце и еще о каких-то людях говорила. А потом заснула и сразу полсуток проспала. Проснулась и опять стала заговариваться. Сама побелела, глазки закатились. Думали, что помрешь.

— А я ничего не помню, апа.

— Э-э… ты многого не помнишь, — сказала женщина и, поднявшись с нар, принесла пузырек с лекарством.

— На, выпей это. Пей, пей. Нет, допивай, а то пользы не будет… Вот так… Теперь непременно поправишься. Жалко нам стало тебя. А как дед твой рассказал, что ты сделала, мы тебя и вовсе полюбили. Мы ведь тут все политические. Не понимаешь, что это значит? Про революционеров слышала? Ну вот, вроде них же… Как только тебе хуже стало, мы заставили привести к тебе доктора. Он и дал это лекарство. Потом по его совету докрасна натерли тебя сухим полотенцем и закутали как следует. Тебе сразу полегчало. Ты попросила водички, выпила и опять уснула. Снова полсуток проспала…

Женщина заплела Ильсеяр косички. Потом достала из-под нар бутылку с молоком, хлеба и несколько яблок.

— Теперь покушай, детка. Вчера день передачи был. Родные да друзья принесли нам все это. И на твою долю осталось. У меня есть такая же дочка, как ты, Зейнапбану ее зовут. Уже два месяца не видела я ее. Это она: прислала яблоки, моя Зейнапбану… Да нет, сама не может приходить, она на фабрике работает… А вечером свидания не дают… Ну кушай, кушай…

— Спасибо, апа. А где мой дедушка?

— На допросе. Не бойся, придет. Ешь, детка, ешь.

Уже двое суток во рту Ильсеяр не было и крошки. И все же она совсем не могла есть. Отвернулась и от молока, и от хлеба, даже самого любимого яблока — румяной анисовки не захотела. Откусила раз и отодвинула. Женщина все же заставила ее съесть. А после яблока Ильсеяр и сама разохотилась, попросила молока. Обрадованная женщина ласково похлопала ее по спине.

— Вот видишь! Значит, дело пойдет на поправку.

Ильсеяр хотела было еще о чем-то спросить, но тут в коридоре послышались шаги. Она испуганно взглянула на женщину. Та ближе подвинула к ней еду и спокойно сказала:

— Не бойся. Свои…

Загремели тяжелые засовы, и медленно, со скрежетом и лязгом распахнулись железные двери. В камеру один за другим стали входить заключенные. Первый же из них на цыпочках подошел к Ильсеяр и, увидев ее сидящей на нарах, крикнул остальным:

— Проснулась! А ты и одеть ее успела, тетя Рахилэ?

Женщина кивнула головой и, дав несколько советов, как присматривать за девочкой, поспешила из камеры.

Между тем заключенные окружили девочку. Здоровались с ней, расспрашивали о здоровье.

Ильсеяр поначалу стеснялась, а потом стала осваиваться, разглядывать их добрые, открытые лица. Один заключенный даже показался очень похожим на отца. Такой же, как он, высокий, здоровый, широкоплечий. И лицо улыбчивое. Только этот чернявый, а отец Ильсеяр посветлей. Вот он отделился от других и, порывшись в углу, принес ей полную шапку лесных орешков.

— Отведай, маленькая революционерка, — сказал он серьезно, без всякой шутки.

За ним и другие, каждый чем мог, стали потчевать Ильсеяр. Наевшись досыта, Ильсеяр рассказала, как партизанский отряд штурмовал пароход белых.

Вдруг в коридоре раздались крики, стоны. Все повернулись к дверям. Опять загремели замки.

— Новенький, — шепнул один из заключенных.

Но он ошибся. В дверях показались два красномордых надзирателя в черных шинелях. Они втолкнули в камеру деда Бикмуша и захлопнули дверь. Старик стоял, покачиваясь из стороны в сторону, потом тяжело опустился на колени и, не выдержав, со стоном повалился ничком на пол. Заключенные осторожно подняли деда Бикмуша и положили на нары.