Дочь бакенщика - [18]

Ильсеяр все еще не могла успокоиться. Не предстоящая встреча с дедушкой-гостем пугала ее, а серьезность поручения отца, важность тайны, которую он ей доверил. Она молча смотрела на отца широко раскрытыми глазами. Мэрдан, которому нелегко было в такой обстановке отпускать от себя маленькую дочь, старался не показывать своего волнения. Он улыбнулся Ильсеяр и, подхватив, поднял под самый потолок.

— Ну, доченька, о чем же ты задумалась?

Ильсеяр не ответила. Мэрдан опустил ее на пол, погладил по мягким волосам.

— Не бойся, смотри веселее!

Чтобы не выдать отцу своего смятения. Ильсеяр, опустив глаза, смотрела под ноги.

— Я… не боюсь, папа, я сейчас…

— Вот и хорошо… Иди, счастливого пути тебе. В руки возьми лукошко. Если встретятся солдаты или кто да начнут расспрашивать, скажешь, что идешь в лес по грибы. Самое главное, сохраняй спокойствие, не робей. Но смотри поторапливайся. Опоздаешь немного — и упустим пароход.

Ильсеяр вышла из дому, заранее обдумывая, что она скажет партизанам, как поведет себя, если встретит кого по дороге.

Жара начинала спадать.

Народ возвращался в свою разграбленную деревню. Люди теперь уже не спешили, а едва брели, низко опустив головы. Издали казалось, их деревня осталась такой же, как и была: на железном куполе чуть покривившегося минарета мечети, на медном его полумесяце играли блики солнца; пронизанные солнцем улицы, приземистые, крытые соломой ветхие избы и дома поприглядней под тесовыми или железными крышами, — вся деревня как бы погрузилась в тихий покой.

На берегу два солдата возились с овцой, той самой, которую они приволокли из деревни. Третий, в белом колпаке, тут же точил о камень нож с широкой, как у топора, плашкой.

У  самой реки, над обрывом, Ильсеяр увидела лошадь, запряженную в тарантас. В тарантасе сидел средних лет мужчина. Это был лавочник из Кзыл-Яра. Сам он всегда ездил из деревни в деревню, торговал красным товаром, а в лавке за него сидели жена или дочка. Дочка была старше Ильсеяр и очень любила важничать и ломаться. То меняла ленты в волосах, а то напяливала на голову шляпку с розовым бантом. На улицу она выходила, набив рот и карманы ландрином. Попросит у нее какая девочка ландрину, она сначала заставит ее кусочек глины проглотить, а потом уж дает весь обсосанный ландрин. Тьфу!..

Ильсеяр ненавидела не только дочку, но и самого лавочника. Это он, когда ее отец, Мэрдан, пошел к нему соль покупать, ругал его при народе на чем свет стоит, упрекал, что безбожник он, что даже в большие праздники в мечеть не ходит, и выгнал из лавки…

Сейчас кзыл-ярский лавочник вылез из тарантаса и, сняв шапку, униженно кланялся одноглазому полковнику, поднимавшемуся на обрыв.

— Доброго здоровья, господин полковник, — проговорил он почтительно.

— С кем имею честь? — лениво процедил полковник.

Тот подобострастно приложил руки к груди:

— Лавочник я из той деревни, где побывали в гостях ваши солдаты, Галлям-хаджи, Галлям Хангильдин. Просим прощения за беспокойство. Услыхали о вашем прибытии и поспешили лицезреть вас. И привезли маленький подарочек.

Он вытащил из обоих своих вместительных карманов пачки денег, протянул полковнику:

— Уважаемые люди округи просили передать вам это с глубочайшим почтением.

Открытый глаз полковника блеснул на мгновение, губы чуть раздвинулись в улыбке. Он обеими руками принял деньги, кивнул головой:

— Благодарю.

— Вас благодарим, господин полковник, — сказал Галлям-хаджи и, порывшись под козлами тарантаса, вытащил из свеженакошенной травы две запечатанных четверти водки.

— А это, чтоб красных покрепче били… Хи-хи-хи…

Полковник ухмыльнулся. Жестом приказал двум стоявшим за ним солдатам забрать бутыли.

— Прошу в мою каюту, — сказал он Галляму-хаджи, махнув белой перчаткой в сторону парохода.

Ильсеяр взглянула на пароход. Солдаты волокли по палубе тех самых трех девушек. Сердце Ильсеяр залило волной жалости. В эту минуту она еще острее почувствовала важность порученного ей дела и заторопилась в лес.

Только она завернула за угол будки, как увидела двух солдат с винтовками, медленно шагавших один навстречу другому. Увидела и остановилась. Ноги ее, будто после долгой болезни, ослабели. Она хотела шагнуть, но ноги не подчинялись ей

Страх обуял Ильсеяр. Догадались, подумала она, сговариваются схватить ее… Один, кажется, и рот раскрыл, чтобы сказать: «Ага, попалась, девчонка, сейчас задерем тебе платье, дадим розог и бросим в трюм парохода…» Ильсеяр стало душно, даже уши у нее загорелись. Нет, она не выдержит, закричит и бросится в будку…

Она уже оглянулась назад, но, увидев отца, который стоял возле двери будки и как-то удивительно серьезно смотрел на нее своими спокойными глазами, почувствовала одновременно и стыд и облегчение и даже про лукошко вспомнила. Оказывается, она уцепилась за него обеими руками и держала за спиной… Хоть и через силу, Ильсеяр улыбнулась отцу и, повесив лукошко на левую руку, уже бодрее зашагала по тропинке, будто за грибами. А солдаты не только не тронули ее, но даже не спросили, куда она идет.

Все же Ильсеяр сначала шла медленно. Боялась, как бы солдаты чего не заподозрили. Зато, когда часовых не стало видно, она пустилась бежать с такой силой, что очень скоро почувствовала усталость. На половине пути Ильсеяр выдохлась окончательно. Даже пустое лукошко оттягивало руку. Недолго думая девочка бросила его. Но вскоре же раскаялась. А вдруг ей в лесу встретятся солдаты и спросят, куда она идет? И пришлось возвращаться за лукошком.