Добрый доктор - [66]

Техого внимал нашей беседе, не вмешиваясь. Говорить он пока не мог из-за слабости и болей, но, когда доктор Нгема обращалась к нему, он кивал или качал головой. Да, ему удобно. Да, голова болит. Нет, судно ему не требуется.

— Попозже, когда он немного окрепнет, попытайтесь его разговорить, — сказала мне доктор Нгема. Точнее, прошептала на ухо в ординаторской. — Попытайтесь выяснить, что с ним такое стряслось.

В ее голосе звучало беспокойство, но я чувствовал: ей самой вовсе не хочется его расспрашивать. Она была рада переложить это деликатное дело на меня. Но со мной Техого говорить отказывался. Обессиленный раной, одурманенный морфием, он все же не забывал о своей обиде. Каждый раз, когда я к нему обращался, он демонстративно поднимал брови и тут же отводил взгляд.

Я делал вид, что ничего не замечаю. Он по-прежнему оставался моим пленником-пациентом, прикованным к кровати. Ноги и одну руку я ему развязал, но наручники, как и прежде, позвякивали при каждом его движении. Он отлично видел и наручники, и солдата в углу.

Часового сменили. Новый караульный явно нервничал. Сидел весь скукожившись, зажав винтовку между коленями. Наблюдал. Этот солдат относился к своему заданию серьезно, его не соблазняли кофе и дартс в ординаторской. Когда я входил в палату или направлялся к двери, он непременно провожал меня взглядом.

Техого разрешили есть, но только жидкую пищу — трубка ободрала ему горло. В тот день я дважды приносил суп на подносе и сам кормил Техого с ложки. Его рот послушно разевался, но глаза смотрели куда угодно, лишь бы не на меня. Все мои заботы он сносил с остервенелой пассивностью. Вел себя кротко, но я отчетливо ощущал, какие в нем на самом деле кипят тайные страсти.

Он не мог самостоятельно мочиться — требовалась моя помощь. Устроившись рядышком с ним, точно старый друг, я обнимал его за плечи, поддерживая в сидячем положении. Чтобы скрыть унижение, он жмурил глаза. Точно так же он жмурился позднее, когда я его мыл. Я очищал его тело планомерно, участок за участком, точно мы оба были машинами. Впрочем, когда-когда, а в тот момент в наших действиях не было ничего машинального.

Я с ним не разговаривал. Даже о том, что интересовало доктора Нгему, хотя я тоже хотел бы услышать, что он ответит. Лишь однажды я обронил несколько слов, наклонившись к самому его уху.

— Техого, я же тебе сказал, что не ты мой враг, — проговорил я. — Разве я стал бы так ухаживать за врагом?

Солдат резко вскинул голову: какой, дескать, вредоносной информацией тут исподтишка обмениваются? Но в лице Техого не дрогнул ни один мускул. Он не желал ничего мне открывать.

Тот вечер я впоследствии стал называть про себя последним, прощальным. Но протекал он по обычному распорядку. Ничто в нем не было отмечено печатью рока, и потому вспомнить его подробности совершенно невозможно. Вечер ничем не отличался от множества прочих вечеров — от всех вечеров, которые я проводил в больнице, попусту тратя свою жизнь. Помню лишь, что дежурство меня измотало; измотало диспропорционально, слишком сильно по сравнению с затраченной на него энергией. Поэтому, сдав смену Лоуренсу, я не стал задерживаться в главном корпусе. В конце концов, тревожиться было не о чем. Наутро я отвезу Техого в другую больницу.

— У вас все готово к завтрашнему дню, Фрэнк? — бодро поинтересовался Лоуренс.

— К завтрашнему?.. Увы, Лоуренс, я не смогу участвовать в выезде. Мне нужно везти Техого.

— Именно завтра? Почему? Разве он не может денек подождать?

— Нет. Мне очень жаль, но ничего не получится.

— Да-да, разумеется. Разумеется. Не берите в голову. Я вообще-то и не рассчитывал, что вы пожелаете участвовать.

Были ли сказаны именно эти фразы? Да и говорили ли мы вообще об этом? Не знаю. Возможно, я что-то домыслил задним числом. Неприятно, что после всех глубокомысленных фраз финальные реплики растворились в тумане банальностей.

Итак, я помню — или внушил себе, будто помню, — что в последний раз, когда я видел Лоуренса, он немного дулся, точно капризный ребенок. Делал вид, что ничуть не задет, а сам изнывал, вновь уязвленный в самое сердце. Я опять его подвел — оправдал его худшие предчувствия. Выходя в коридор, я крикнул ему:

— Доброй ночи, Лоуренс!

Но он точно и не услышал — демонстративно деловито рылся в шкафу с бинтами. В пустом коридоре его имя отдалось тихим, зловещим эхом.

Наутро он исчез. Вместе с солдатом и Техого. Унесли даже кровать, чтобы не терять время на возню с наручниками.

XVIII

Я встал очень рано, по будильнику. Когда я вышел на улицу, едва-едва рассвело. Ступив на тропинку, я увидел в тусклом утреннем свете, что у главного входа суетятся люди.

Доктор Нгема встретила меня в дверях. Ее лицо застыло, как деревянная маска; губы не слушались. Сделав над собой усилие, она выговорила:

— Исчезли. Они исчезли.

— Кто? О ком вы?

Ответ я знал наперед, но, лишь войдя в опустевшую палату, уяснил, что именно стряслось. Да и то не сразу — долго стоял и созерцал пустой, прямоугольный, выделявшийся своей относительной чистотой участок пола, словно шифрованное письмо, которое я со временем разгадаю.

Через несколько минут я присоединился к тем, кто бесцельно бродил по коридорам. В наших передвижениях не было ни горячечной суетливости, ни целенаправленности. Все были в шоке. Просто в голове не укладывалось, что три человека и одна кровать могут за ночь исчезнуть. Бесшумно, не оставив следов. Словно какая-то исполинская рука сгребла их и унесла за облака.