Добрый доктор - [68]

Итак, в итоге мне пришлось бороться лишь с самим собой. С обрюзгшим, давно уже не молодым, пыхтящим идиотом. Застывшим, согнувшись в три погибели, посреди этой заброшенной сцены, где зрителями были лишь гнилые брезентовые палатки да ржавые ограждения.

И он. Он появился спустя несколько минут, спокойный, с выражением легкой скуки на лице. Пришел с дальнего конца базы. Только теперь я заметил, что из-за забора торчит крыша его джипа.

Как и в прошлый раз, он был в форме. Но держался более непринужденно, скорее, как гражданское лицо. Шагал, засунув руки в карманы, насвистывая.

— Доброе утро, доктор, — сказал он.

Казалось, он совершенно не удивился, встретив меня здесь. Лишь слегка улыбнулся тому, как я вспотел.

— Вас бы в учебный лагерь, — сказал он. — Мы бы живо из вас человека сделали.

— Я приехал… — выдохнул я, пыхтя, — приехал… посмотреть…

— И я тоже. Докторша, начальница ваша, мне сообщила, что случилось. Вот я и решил: пора проверить вашу версию. Посмотреть, нет ли здесь чего интересного. Однако…

Умолкнув, он указал на бывший плац, заросший бурым бурьяном. Дескать, все давно заброшено.

— Неправда, — сказал я. — Вы здесь уже бывали. Зря отнекиваетесь.

Он холодно улыбнулся. Сегодня настроение у него было благодушное.

— Здесь же никого нет. Только мы с вами. Кому нужна эта дыра?

— И что теперь будет?

— Ничего. Их больше нет. Не думаю, что мы их когда-нибудь еще увидим.

— Я хотел спросить… что будет с ним? С моим другом.

— Так я вашего друга и имею в виду, — сказал он.

Сказать тут было нечего. Все бесповоротно решилось здесь — в самом неожиданном месте, в самый заурядный день.

— Как вы сюда добрались? — спросил он. — Вас подвезти?

— Моя машина там, в низине. Заглохла.

— Я вам помогу. Сейчас подъеду на джипе.

Он повернулся было на каблуках, опять принялся насвистывать, но я произнес:

— Господин комендант.

Не знаю уж, откуда во мне взялось это никчемное правдолюбие.

— Вы хотели сказать «полковник», — поправил он.

— Я знаю вас по прежним временам. Помните?

Поразительно, но он переменился в лице. Насторожился мгновенно. Его сущность сжалась, образовав твердое ядро, о котором я уже упоминал: крохотное, герметично замкнутое, не подвластное никакому давлению. Он уставился на меня, словно с большого расстояния.

— Где мы встречались?

— На севере. На границе. — Я назвал базу и год.

Он задумался. Видимо, принялся ворошить свои воспоминания в поисках моего лица.

— Я был врачом, — сказал я. — Иногда вам требовалась помощь, и вы вызывали капитана. Но как-то ночью, когда капитан был в отъезде, вы вызвали меня.

— Вы мне помогли?

— Да.

Он вновь принялся испытующе меня разглядывать, но это длилось недолго. Я угадал его мысли. Опасности нет: как он с самого начала и предполагал, я лишь жалкая букашка.

— Извините, — сказал он, — что-то не припомню.

— Между нами был разговор.

— Возможно. Мало ли с кем я там разговаривал. Не обессудьте.

Это было сказано деловитым, бесстрастным тоном. Я его больше не интересовал. Итак, я наконец-то решился исповедаться в своей мелкой подлости — но он не смог отпустить мне грехи. Поддавшись какому-то неясному порыву, — подоплека неясна мне до сих пор, — я сделал два шага вперед и протянул ему руку. И он ее пожал. Ничего не значащий жест, пустая формальность; свою подлинную сделку он и я заключили гораздо раньше, в старые времена.

XIX

Лоуренс никогда не вернется. Теперь я это знаю. Но в первые дни, хотя я снова жил в своей комнате один, мое сознание отказывалось верить. На стульях, на веревке в ванной по-прежнему висела его одежда; на подоконнике, в горке пепла покоилась его недокуренная сигарета; все свидетельствовало, что он отлучился совсем ненадолго — ушел на дежурство, куда-то поехал — и появится с минуты на минуту.

Когда прошла неделя с лишним, я, поддавшись внезапному порыву, принялся разбирать его вещи. Демонтировал и бережно упаковал святилище из камешков и фотографий, устроенное им на подоконнике. Аккуратно сложил его одежду и засунул в чемодан — в тот самый, с которым он, приехав сюда, заявился в ординаторскую. Чемодан я задвинул под кровать. Смыл и стер все следы и отметины, очистил зеркало от подтеков его крема для бритья. Выбросил окурки. Вынул из стакана его зубную щетку и, немного поразмыслив, выкинул на помойку.

И тогда мне немного полегчало. Я снова был в комнате один — почти один. Спустя еще неделю или две меня осенило, и я переставил мебель так, как она стояла прежде, до его приезда. Создал впечатление, будто ноги его тут не ступало.

Но он жил здесь, и с этим фактом ничего нельзя было поделать. Не мог же я попросту все забыть. Да и вторая, опустевшая кровать оставалась в комнате. Была для меня постоянным укором.

Среди его скудного архива мне попалось письмо от Занеле. На конверте был указан ее обратный адрес в Лесото. Я подозревал, что писать ей не стоит, но все-таки написал. Вдруг ей так никто и не сообщит? Над письмом я немало помучился. Сначала думал, что сочинить его будет просто — достаточно перечислить сухие факты, но факты сопротивлялись словам. Я вывел на листке: «Он умер», — и долго сидел, созерцая это слово. «Умер». Разве это слово вяжется с ситуацией? Нет ни трупа, ни орудия убийства, ни более-менее очевидной последовательности событий. В итоге я написал лишь, что он исчез при необычных, чрезвычайных обстоятельствах и что я все объясню подробнее, если она со мной свяжется.