Добрый доктор - [43]

— Нет.

— Вам лучше что-то предпринять немедленно, а то будет поздно.

— Нет, лучше уж по-моему.

Его лицо болезненно скривилось:

— Значит, все так и будет продолжаться. Он так и будет выносить и красть, выносить и красть…

Я сел на кровать. Улыбнулся:

— Для вас это действительно важно? Здание-то, по сути, заброшено.

— Нет! То есть я хочу сказать, да, для меня это действительно важно.

— В таком случае я думаю, что человеческие чувства важнее.

Помолчав, он робко сказал:

— Знаете, я могу это взять на себя, если хотите.

— Взять на себя что?

— Заявить… о том, что произошло.

— Но вы же не очевидец.

— Да, знаю, но… должен же кто-то вмешаться. И если для вас это слишком трудно… Я тут подумал…

Он заерзал на стуле. Теперь этическая дилемма стояла перед ним одним, а я лишь наблюдал свысока за его схваткой с реальным миром.

— Ох, не знаю, — сказал я. — По-моему, так не годится.

— Фрэнк, это всего лишь идея. Я даже не упомяну вашего имени.

— Что ж, Лоуренс, — сказал я, — посоветуйтесь со своей совестью. Сделайте то, что сочтете нужным.

Больше мы об этом вопросе не говорили, но у Лоуренса явно отлегло от сердца. И у меня тоже. Будущее выстраивалось само собой. Я не запятнал своих рук, пытаясь его вылепить. Кроме того, наш невольный заговор сблизил меня с Лоуренсом.

Он спросил:

— У вас найдется немного времени перед отъездом? Поиграем в пинг-понг?

— Э-э-э… Да, можно. Я все равно раньше вечера не двинусь. Предпочитаю ездить в темноте.

Когда мы скакали по уголку отдыха, щурясь на солнце, перекидываясь шариком, все было совсем как раньше: два приятных собеседника, хорошая компания, отменная психологическая совместимость. Мы играли до изнеможения. Отшвырнув ракетку, он плюхнулся на диван. Заправил за ухо длинную прядь волос, падавшую на глаза.

— Занеле прислала мне письмо, — объявил он.

— Это хорошо.

— Она со мной порвала. Пишет, что все кончено.

— Но я думал, у вас с ней столько планов и проектов.

— Я тоже так думал.

— Что же она пишет?

Впервые за весь день на его лице выразились неподдельные чувства. Оно содрогнулось от затаенной боли, точно от сейсмического толчка.

— Ну, знаете ли… Мы себя обманывали… У нас ничего не получалось… Слишком долго были в разлуке, не стало общего языка… — И он снова замкнулся в себе: — Обычная история. Толчет воду в ступе.

Только теперь у меня проснулась совесть. Чувство вины разлилось в моей душе, как клякса. Я отвел глаза:

— Лоуренс, я вам сочувствую. Очень жаль, что так получилось.

— Ничего, — сказал он, передернув плечами. — А знаете, вот что забавно: я не так уж сильно переживаю. Когда что-то любишь, думаешь, что без него не можешь. А потом теряешь — и оказывается, что не так уж и ценил.

— Да, иногда так бывает.

— Работа, — сказал он. — Работа — единственное, что важно.

Это было сказано от чистого сердца. Разглядывая его сверху вниз (он полулежал, я стоял), я задумался над этими словами. Он был почти бесполым существом; единственной подлинной страстью для него была работа. Но для меня работа никогда не значила так много; я считал ее одной из разновидностей напрасного, ничего не меняющего труда.

Неожиданно он заявил:

— Наверно, вы сейчас думаете о своей жене.

Я остолбенел. О ком о ком, а о ней я в тот момент не думал.

— Каково это — быть женатым?

На этот вопрос я не сумел бы ответить. Но мне вспомнилась моя первая брачная ночь. Мы проводили медовый месяц за городом. Женщина, каким-то образом превратившаяся в мою половинку, в мою спутницу жизни, находилась в ванной. Внезапно весь мир за пределами нашей комнаты показался мне чужим, неведомым, потенциально опасным. Мною овладел панический страх, неотличимый от счастья. Сильное, но мимолетное чувство.

Я сказал:

— Мне не хотелось бы об этом говорить.

В тот же вечер я выехал. Путь предстоял долгий. В окрестностях города я кое-что подметил. Три наблюдения, которые мой мозг увязал воедино. Первое было сделано на недлинной дороге, связывающей город с автострадой. По своему обыкновению, я сбавил газ на повороте, откуда виднелась старая военная база; обычно смотреть там было не на что — только буш да темнота. Но сегодня на базе горел какой-то огонек. То ли костер, то ли фонарь — крохотная искра, слабо сияющая во мраке. Затем огонек погас — или просто пропал из виду за деревьями.

Я призадумался. Меня и до того смущала одна фраза Бригадного Генерала, обращенная к Занеле: «Тяжело. Очень тяжело. Еще вчера я жил здесь. Прошел всего один день — я живу в палатке». Конечно, палатка на то и палатка, чтобы переносить ее с места на место; черт его знает, где он живет. Но на бывшей базе все еще сохранились старые палатки — не меньше двух-трех. А ведь с этой базы и началось восхождение Бригадного Генерала. В этом месте его присутствие всегда казалось более осязаемым. Так что почему бы и нет?

Я вспомнил двоих мужчин, работавших в саду, их бурые гимнастерки. В этот самый момент мои фары выхватили из тьмы несколько фигур в военной форме. Новая форма, новая армия, но на миг словно бы вернулись старые времена, когда из ночной тьмы на нас надвигались солдаты с автоматами на изготовку. Череда огней поперек дороги, скрежет железных заграждений по гудрону, фонарик, приказывающий мне свернуть на обочину. Кордон. Но это люди полковника Моллера. У них другие задачи. Я узнал тех, кого видел посиживающими в баре, — теперь они держались прямо, расправив плечи. Обыскивали багажники и бардачки — один обыскивал, другой держал машину на мушке. Чернокожий солдат, допрашивавший меня, был вежлив и деловит. «Откуда вы едете? Куда? Откройте заднюю дверь, пожалуйста, я хочу посмотреть…»