Добрый доктор - [41]

— Отличная новость, Рут. Очень рад слышать.

— Именно поэтому идея поликлиники вызывает у меня некоторые сомнения. Я знаю, Фрэнк, вы ее одобряете. Вы помогли Лоуренсу. Я уверена, из самых благих побуждений. Но в данный момент нам совершенно не нужны новые громкие инициативы.

— A-а. Да. Понимаю.

— Я ратую за новаторство и перемены, — жалобно произнесла она. — Вы сами знаете. Но лучше не раскачивать лодку. Только не сейчас.

— Понимаю.

— Спасибо, Фрэнк. Вы всегда проявляете… большую отзывчивость. Помните: когда вы станете здесь главным, вы будете вольны делать все, что захотите. Вы сможете изменить мир!

Я почтительно кивнул.

Дотоле она тщательно подбирала слова, но ее подлинные чувства частично прорвались наружу:

— Лоуренс мне симпатичен. Я же вижу, намерения у него добрые. Но иногда он…

— Понимаю.

— Вот-вот. Сегодня, например, когда он выступал. «Так мы можем сделать что-то реальное…» Это как, намек, что мы здесь ничего не делаем?

— Он человек молодой. Еще не научился обдумывать свои слова наперед.

— Вы его защищаете. Что ж, он ваш друг. Это хорошо. Но он… иногда он слишком задирает нос. Хочет выше своей головы прыгнуть.

Я снова кивнул, и ее лицо вновь превратилось в невозмутимую маску. Она подавила в себе раздражение и неприязнь. Или просто постаралась их скрыть. Она сказала:

— Я не желаю ему ничего дурного. Вы сами знаете. Но мне кажется, в другой больнице ему было бы лучше.

— Возможно, вы правы.

— Он мне симпатичен. Поймите меня правильно.

— Я понимаю.

— Спасибо за понимание, Фрэнк.

Когда я вернулся в комнату, Лоуренс собирался на дежурство.

— Я все обдумал, — заявил он с вызовом. — Мне плевать.

— На что вам плевать?

— Если они не хотят, я один поеду. Мне плевать. Они ничего для меня не значат. Мне только жаль, что вас там не будет, Фрэнк. Вот единственное, что меня тревожит.

— Может быть, в следующий раз.

В его печальных глазах сверкнула такая благодарность, что я проникся к нему сочувствием. Он и не подозревает, насколько тут одинок. И в его лице снова проступило то, что я подметил в первую минуту знакомства. Я почти подобрал для этой черты нужное определение, но момент миновал.

Когда Лоуренс ушел, я стал бесцельно бродить по комнате — расставил стулья, оттер зеркало от зубной пасты, обмахнул подоконник… В ходе этой остервенелой уборки я обнаружил на полу груду кассет, тех самых, которые принес Техого. Я сложил их аккуратной стопкой на столе — пусть дожидаются, пока он их заберет. Но затем, когда в комнате воцарился идеальный порядок, почему-то взял кассеты и понес владельцу сам.

Была ли у меня какая-то задняя мысль? На сознательном уровне — нет. Но стоило мне выйти в коридор, как во мне пробудился иной человек: бдительный, проницательный. Все чувства обострились.

Дверь Техого была в самом конце коридора. Светильник на потолке давно сломался. Естественно, его никто и не думал чинить. Хотя снаружи еще сияло солнце, в коридоре царил мрак. Я постучал в дверь. Техого не отозвался. «Спит», — подумал я. Постучал сильнее. Дверь под моим кулаком подалась.

Не заперто. В щелку я увидел край незаправленной постели и стол, на котором стояло несколько пепельниц и валялись апельсиновые корки. Я поднял руку и осторожно, кончиками пальцев надавил на дверь, делая вид, что она сама распахнулась, от сквозняка, допустим. Щель стала шире. Я просунул в нее голову и громко позвал:

— Техого!

Но на кровати никого не было. И из ванной никто не выглянул.

В комнате был настоящий свинарник. На полу всякий мусор: пустые сигаретные пачки, порожние бутылки, пластиковые стаканчики. Постельное белье засалено. Всюду раскиданы глянцевые журналы. В воздухе затхлый туман — смесь табачного дыма, усталости и пота.

Шагнув вперед, я снова окликнул Техого, уже зная, что его нет дома. Воспользовался именем, как заклинанием, которое должно было перенести меня через порог. Вошел — и немедленно позабыл об обыденной жизни за пределами комнаты и о том деле, которое привело меня сюда. Эта комната была как убогая каморка моей души, в которой тоже хранилась некая тайна.

И тут же одернул себя: это же комната Техого! И хотя его самого здесь не было, в каком-то смысле я впервые в жизни действительно увидел Техого. В больнице он был чем-то вроде непостижимого призрака: угрюмый, замкнутый, с крутым нравом, но без заметных признаков индивидуальности… А здесь передо мной обнажилась его сокровенная натура. Разбросанные там и сям журналы — все, как на подбор, женские, повествующие о последних модах и красивой жизни. Он вырезает из них картинки и клеит на стены. Закаты, пляжи, неправдоподобные пейзажи, отретушированные журнальными художниками. Женщины, позирующие в шикарных нарядах или в одном белье. От картинок веяло тоской и пафосной сентиментальностью. Часть стола у изголовья кровати была кое-как расчищена. Именно там стояла фотография в рамке, запечатлевшая пожилых супругов. Очевидно, ради съемки они принарядились: стояли в своей лучшей одежде, скованные, сконфуженные, слегка отпрянув друг от друга, перед каким-то домом. Родители Техого? Как знать? Во всяком случае, это был единственный на всю комнату предмет, с которым хозяин обращался бережно.