Добрый черный великан - [5]

Разок-другой среди этих кровожадных, мстительных фантазий Олаф чувствовал себя отчасти виноватым перед множеством ни в чем не повинных людей, перед всеми женщинами и детьми, белыми, белокурыми, которым тоже придется обрести могилу на дне морском ради того, чтобы белая акула могла сожрать черную плоть зловредного исполина... Но наперекор угрызениям совести видение упорно возвращалось, и, стоило Олафу остаться одному, оно было уже тут как тут, вытесняло все прочие мысли, и он предавался единственной доступной ему мести. Надо ж было меня мучить просто заради собственного удовольствия, исходил он злостью. Просто чтоб показать мне, какой он силач... Олаф научился ненавидеть, и ненависть доставляла ему удовольствие.

Лето улетело на крыльях дождей. Осень затопила Данию яркими красками. Зима поливала Копенгаген дождями, осыпала снегом. Наконец настала весна, зацвели фиалки и розы. Олаф служил все в той же гостинице. Долгие месяцы боялся он, что черный исполин вернется. Но прошел год, а тот все не появлялся, и мстительная фантазия Олафа поостыла, он позволял себе тешиться ею, лишь когда вспоминал, какого стыда хлебнул по милости черного чудовища.

И вот однажды, год спустя, дождливой августовской ночью Олаф клевал носом за своей конторкой - перед ним неизменная бутылка пива, он откинулся на спинку вертящегося стула, ноги задрал на угол стола, в голове кружились приятные мысли. С треском распахнулась входная дверь. Олаф скучливо оглянулся. Сердце оборвалось, и на миг вовсе замерло. Опять на него надвинулся тот черный ужас, его страх и позор, а он-то надеялся, все это в прошлом... Черный исполин вырос на пороге и все заслонил - шикарно одетый, в руке чемоданчик. Тонкие губы Олафа разжались, с них сорвался не то молчаливый стон, не то проклятие.

- Привет! - прогудел черный исполин.

Ответить Олаф был не в силах. Но им вдруг овладела решимость: на сей раз он с этим черным скотом расквитается. Пускай только подойдет на три шага - и вот ей-богу он вытащит из ящика пистолет и застрелит его на месте.

- Нынче свободных номеров нету, - услышал он свой решительный ответ.

Черный исполин ухмыльнулся; то была прежняя дьявольская гримаса веселого торжества, какую он корчил, когда мерзкие черные пальцы сомкнулись вокруг шеи Олафа...

- А мне номер не требуется, - объявил он.

- Тогда чего пожаловал? - громко и все же нетвердым голосом спросил Олаф.

Исполин шагнул к нему, подступил вплотную, возвышается горой, а Олаф, хоть и поклялся его убить, не в силах шевельнуться.

- Тогда чего надо? - снова спросил он, теперь уже, к своему стыду, еле слышно.

Исполин все ухмылялся, потом кинул на диванчик тот же, кажется, что и в прошлый раз, чемодан и наклонился над ним; одним движением ручищи-клешни расстегнул молнию, порылся в чемодане, вытащил что-то белое, плоское, поблескивающее, завернутое в сверкающий целлофан. Олаф следил за ним из-под опущенных век и гадал, какую шутку сыграют с ним на этот раз. И вдруг - он и отшатнуться не успел - исполин круто обернулся, и опять длинные черные пальцы как змеи обвились вокруг горла... Олаф закаменел, правая рука слепо зашарила по ящику, где лежал пистолет. Но исполин оказался проворнее.

- Погоди! - рявкнул он и оттолкнул Олафа от стола.

Быстро повернулся к дивану и петлю из пальцев, которая, казалось, готова была сейчас сдавить шею Олафа, приложил к верхнему краю той плоской блестящей штуки в целлофане. Олаф открыл наконец ящик стола, потными пальцами нащупал пистолет и вдруг замер. То плоское, блестящее, в целлофане - рубашка, а кольцом из черных своих пальцев исполин примерялся к воротнику...

- В самый раз! - крикнул исполин.

Олаф вытаращил глаза - что же это происходит? Пальцы, сжимавшие пистолет, разжались. Хотелось то ли расхохотаться, то ли выругаться. А исполин одну за другой вытаскивал из чемодана плоские сверкающие рубашки.

- Одна, две, три, четыре, пять, шесть, - звучно, отчетливо, деловито считал он. - Шесть нейлоновых рубашек. И все - вам. По одной за каждый приход Лины... Ясно, папаша?

Черные руки с грудой нейлоновой белизны сунулись под нос Олафу. Олаф выпустил пистолет из влажных пальцев, задвинул ящик и перевел ошарашенный взгляд с рубашек на черное ухмыляющееся лицо.

- Что, нравятся? - услышал он.

Он разразился истерическим смехом, потом вдруг заплакал, залился слезами, так что слепящая нейлоновая груда стала казаться снежным сугробом в студеную зиму. Неужто правда? Можно ли в это поверить? А может, тот опять измывается? Да нет же. Вот они, шесть рубашек, все нейлоновые, и Лина провела с черным исполином шесть ночей.

- Ты чего, а, папаша? - спросил исполин. - Спятил? Смеешься, плачешь...

Олаф трудно глотнул, хотел было жалкими своими кулачками утереть затуманенные слезами глаза, да спохватился - он же в очках. Снял очки, отер слезы, выпрямился. Облегченно вздохнул: напряжение, стыд, страх, неотступный ужас всего того, что он навообразил, отпустили, и он обмяк, привалился к спинке стула...

- Примерь-ка, - распорядился исполин.

Олаф неловко расстегнул пуговицы, спустил подтяжки, стянул рубашку через голову. Надел блестящую нейлоновую, и исполин стал ее застегивать.