Добрый черный великан - [2]

- Американец будешь? - спросил Олаф.

- Ясно, приятель, кто же еще, - ответил черный исполин.

- Матрос?

- Ясно. Пароходство "Америка - Европа".

Олаф так и не ответил насчет комнаты. Не потому, что в гостиницу не пускали цветных; Олаф никому не отказывал - ни черным, ни желтым, ни белым, ни коричневым... Для него все они были люди, в свое время с кем он только не работал, вместе со всеми с ними и ел, и спал, и воевал. Но этот черный... Он вроде и не человек. Уж больно громадный, черный больно, громкий, напористый, да ко всему, наверное, еще и свирепый... Олаф - пять футов семь дюймов ростом - едва будет ему по плечо, а малосильное его тело весит, пожалуй, меньше одной исполиновой ноги... В чрезмерной черноте, в неправдоподобном росте этого великана что-то было такое, что пугало и оскорбляло Олафа; казалось, тот явился сюда нарочно, чтобы напомнить ему, какой он щуплый, тщедушный, какой слабосильный и какой белый. Олаф отдавал себе отчет в своих чувствах, прекрасно понимал, как бессмысленны они и нелепы, и однако впервые в жизни все существо его требовало отказать этому человеку - единственно из-за его роста и цвета кожи... Олаф раскрыл было рот, подыскивая нужные слова отказа, но тут черный исполин наклонился к нему и прогудел:

- Я спросил, у вас комната найдется? Надо ж мне где-то переночевать, приятель.

- Да, найдется, - пробормотал Олаф.

И сразу его охватили стыд и замешательство. Как же это он с перепугу уступил? И обозлился на себя за свое невольное малодушие. Ладно, сейчас заглянет в регистрационную книгу и сделает вид, будто ошибся, скажет этому страшилищу, мол, виноват, ошибка вышла, нет у них свободной комнаты... Он уже вынул из ящика стола регистрационную книгу, хотел изобразить, что сосредоточенно ее изучает - и тут ему под нос сунули толстую пачку зеленых хрустящих американских банкнот.

- Спрячьте для меня, ладно? - распорядился черный исполин. - Потому как я сегодня напьюсь, и как бы их не потерять.

Олаф уставился на пачку - толстенная, все билеты по пятьдесят, по сто долларов. Он аж глаза вытаращил.

- Сколько здесь? - спросил он.

- Две тысячи шестьсот. Просто суньте в конверт, на конверте напишите "Джим" и заприте в сейфе, идет?

Так это было сказано, сразу ясно - черная махина уверен, что Олаф послушается. Олаф был повержен. Под белой морщинистой маской негодование кипело в нем и не находило выхода. Дрожащими руками он взял деньги. Нет, не может он отказать этой махине... Ведь так и подмывает сказать "нет", но всякий раз что-то останавливает, заставляет попятиться. Одна мысль пришла в голову, и он отчаянно ухватился за нее. Ну ясное дело, можно сказать мол, если комната нужна на одну ночь, тогда нет, нельзя, такой у нас порядок в гостинице, на одну ночь не сдаем...

- Вы сколько пробудете? Только переночевать? - спросил Олаф.

- Да нет. Дней пять-шесть, наверно, поживу, - небрежно ответил тот.

- Ваш номер будет тридцатый. Сорок крон в день.

- Подходит, - сказал исполин.

Медленно, одеревенелыми руками Олаф положил деньги в сейф, потом повернулся, беспомощно уставился в эту нависшую над ним живую, дышащую тьму. Вдруг заметил - к нему протянута черная рука: исполин молча требует ключ от комнаты. Дивясь этим громадным ручищам, не в силах оторвать от них глаз, Олаф отдал ключ. А ведь одним ударом может прикончить, со страхом подумал он.

Чувствуя себя как побитая собака, он потянулся за чемоданом, но черная рука выхватила его из-под носа.

- Тяжелый для вас будет, шеф, я сам снесу.

Олаф не стал возражать. Думает, я ничтожество... Он пошел по коридору, всей спиной ощущая надвигающуюся на него сзади громадину. Отворил дверь тридцатого номера, вежливо посторонился, пропуская нового постояльца. Комната сразу показалась кукольным домиком, такой она стала тесной и крохотной, заполненная этой живой черной махиной... Исполин швырнул чемодан на стул и повернулся. Теперь они в упор глядели друг на друга. Олаф увидел, глаза у того маленькие, красные и словно утонули в мышцах и жире. Черные щеки - два больших блина, широкие ноздри раздуваются. Рот огромный, такого Олаф еще не видывал, губы толстые, приоткрыты и морщатся, обнажая снежно-белые зубы. Черная шея словно у быка... Он надвинулся на Олафа, остановился, нависая над ним.

- Мне надо бутылку виски и женщину, - сказал он. - Сделаете?

- Да, - еле слышно выговорил Олаф, вне себя от злости и оскорбления.

А чего он так озлился? Каждую ночь от кого только не слышит подобные просьбы и привык их исполнять - ведь он ночной портье в дешевой портовой копенгагенской гостинице, где только и останавливаются матросы да студенты. Да, мужчинам нужны женщины, но этому уж, наверно, не всякая подойдет. До чего неохота звонить кому-нибудь из Женщин, которых он обычно посылает к постояльцам, даже чудно. Но он обещал. Может, соврать, сказать, ни одной нет на месте? Нет. Кто ж этому поверит? Исполин сел на кровать, уставился в одну точку. Олаф быстро обошел комнату, опустил шторы, сдернул с кровати розовое покрывало, слегка подтолкнув того локтем, чтоб приподнялся... Вот так с ним и надо... Пускай видит, не боюсь я его... Олаф все еще искал предлога отказать. Но ничего не мог придумать. Будто под гипнозом, будто мысли парализованы. В нерешительности он остановился в дверях.