Добрый черный великан - [3]

- Виски и женщину, да поскорей, ладно, приятель? - сказал новый постоялец, вынырнув из задумчивости.

- Да, - пробормотал Олаф и затворил за собой дверь.

Чтоб ему, выдохнул Олаф. И прежде, чем позвонить, уселся на свое место у телефона. Ну почему именно этого сюда принесла нелегкая? Какие они ни есть, кто ни явится - для меня все едино... Но... Ничего тут не сообразишь. А только не должен бы господь бог создавать человека таким большим и таким черным... Да беспокоиться-то к чему? Он послал бы женщину любой национальности к мужчине любого цвета кожи... Почему ж тогда не к этому черному громадине? Хоть бы он был маленький, коричневый и человек как человек... Олаф будто в западню попал.

Рука словно сама собой сняла телефонную трубку и набрала номер Лины. Лина крупная, крепкая и вместо обычных десяти процентов всегда дает ему пятнадцать. У Лины четверо ребятишек, всех надо накормить и одеть. Лина согласилась, сказала, сейчас прямо и приедет. Что он большой да черный, ей плевать...

- Ты почему это меня спрашиваешь? - добивалась она по телефону. Раньше-то никогда не спрашивал.

- Потому как он больно огромный, - услышал Олаф свой ответ.

- Все одно мужчина, - возразила Лина, в резком голосе ее прозвучал смешок. - Ты уж положись на меня. Это не твоя забота. Обратаю я его.

У Лины был ключ от входной двери, но сегодня Олаф не засыпал. Хотел ее увидать. С чего бы это? Не поймешь. Он вытянулся на своем диванчике, но сна не было, ни в одном глазу. Лина приехала, и он опять ей сказал, какой тот большущий да черный.

- Ты уже говорил по телефону, - напомнила Лина.

Олаф промолчал. Лина отправилась исполнять долг милосердия. Олаф затворил свою дверь, потом распахнул, оставил настежь. А зачем? Он и сам не знал. Он лежал на диванчике и глядел в потолок. Посмотрел на часы. Почти два... Долго она там... Вот черт, не худо бы выпить... Чего ему неймется, чего растревожился из-за черномазого и белой шлюхи?.. В жизни так не психовал. Он и не заметил, как уснул. Потом услышал - заскрипели ржавые петли двери. На пороге стояла Лина, лицо суровое, деловитое, от пудры и румян - ни следа. Олаф с трудом поднялся на ноги, моргая, поправил очки.

- Ну как? - доверительным шепотом спросил он.

Глаза Лины сверкнули.

- А твое какое дело? - огрызнулась она. - Вот твоя доля. - Швырнула деньги, они рассыпались по диванчику. - Больно ты любопытный нынче. Может, сам вместо меня расстараешься?

Мучнисто-бледные щеки Олафа побагровели.

- Пшла к черту! - сказал он и захлопнул дверь.

- У него и встретимся! - глухо донесся крик Лины.

Дурака он валяет, вот что. Но как ни старался, не мог он одолеть первобытную ненависть к этой черной глыбе напористой силы, мышц и костей; он завидовал непринужденности, вкрадчивым и вместе мощным движениям; его передергивало от гулкого и властного голоса, что обрушивался на него, даже когда крохотные глазки и не смотрели в его сторону; в дрожь бросало при виде ручищ, ни дать ни взять клешни, и чудилось - они несут смерть...

У Олафа были свои секреты. Он никогда не рассказывал Карен о грязных делишках, которыми занимался в гостинице. Женщинам вроде Карен такое знать не годится. Уж наверно, Карен очень бы удивилась, расскажи он ей, что отчаянно разволновался из-за какого-то черномазого и белой шлюхи... Нет, про это никому не скажешь, даже видавшей виды старой суке - хозяйке гостиницы. Ей одно важно - деньги, плевать ей, что постоялец такой громадный и черный, лишь бы платил за номер.

Назавтра вечером, когда Олаф заступил на смену, черного исполина было не видно и не слышно. Появился он в начале второго, оставил ключ и молча пошел вон. А сразу после двух вернулся, снял с доски ключ и задержался возле Олафа.

- Мне опять надо Лину. И еще бутылку виски тоже, - прогудел он.

- Позвоню, узнаю, дома ли она, - сказал Олаф.

- Вот и хорошо, - сказал тот и вышел.

Думает, он сам господь бог, кипел от злости Олаф. Снял трубку, распорядился насчет Лины и виски, а на душе было муторно. На третью ночь постоялец опять потребовал Лину и виски. Когда он появился на пятую ночь, Олаф готов был уже съехидничать, мол, не пора ли тому жениться на Лине, но вовремя прикусил язык... Подумалось - да ведь он может прикончить меня одной рукой.

Олафу было страшно, и от этого зло на себя брало. Останавливаются же у них другие черные матросы и спрашивают женщин, и Олаф посылает к ним женщин, но никогда еще он не испытывал того страха и отвращения, с каким посылал Лину и бутылку виски черной громадине... Ну да ладно, тому осталось уже всего ничего. Он говорил, пробудет ночей пять-шесть, завтрашняя ночь шестая, вот и кончится эта треклятая жуть.

На шестую ночь Олаф сидел на своем вертящемся стуле перед бутылкой пива и ждал, изнывая от нетерпения, барабаня по столу пальцами. Да какая меня муха укусила?.. Черт с ним... Так, сидя, он задремал. Время от времени просыпался, прислушивался к гудкам грузовых пароходов, которые сигналили, входя в мглистую копенгагенскую гавань или выходя в открытое море. И сквозь дремоту ощутил, как на плечо опустилась тяжелая рука. Он заморгал, разлепил веки. Тот громадина, черный, могучий, застил ему свет.