Добрый ангел смерти - [50]

«Может, я заболел?» — подумал я и снова прислушался к жизни своего тела.

Никакой боли я не ощущал, на болезнь это было не похоже.

«Наверно, нервное переутомление», — решил я и возвратил свое внимание к найденному ключику. Сравнил его с распятием — одно и то же золото, тот же его желтоватый оттенок и такие же следы шлифовки песком.

Спрятав находки, я продолжал копать, уже не углубляя, а расширяя яму. Я работал так увлеченно, что позабыл и о времени, и о боли в ладонях, и о моем соглядатае Петре, куда-то сегодня запропавшем, о чем я, конечно, не жалел.

Я уже по третьему разу перебрасывал одни и те же камни и песок подальше от центра расширившейся ямы, когда вдруг услышал окрик:

— Обэрэжно! Дурэнь! Пид ногы дывысь! Я оглянулся. Сбоку от меня стоял Петр. Он жестом руки направил мой взгляд мне под ноги, и я увидел, что из песка на глубине сантиметров сорок выглядывает что-то черное. Мы оба опустились на колени и стали осторожными, но быстрыми движениями рук расчищать песок над новой находкой. Я обратил внимание, что Петр время от времени наклоняется и принюхивается. Я тоже наклонил голову и, задержав руки на большом и пока непонятном найденном предмете, упершись в него ладонями, принюхался. Меня словно током ударило. Запах был настолько знакомым, словно это был мой собственный запах.

— Корица! — узнал я и тут же оттолкнулся цуками от черной находки.

Перед нами был мумифицированный труп человека.

Заметив мою реакцию, Петр тоже замер и присмотрелся. Мумия лежала лицом вниз, и пока мы расчистили только затылок и часть спины. Черная сжавшаяся кожа имела фактуру пергамента. Я вспомнил ощущение своих ладоней — они упирались во что-то почти пружинящее. Но кроме того, я вспомнил и отсутствие уже привычной щемящей боли от лопнувших волдырей. Я посмотрел на свои ладони и обомлел — кожа была гладкой, и даже следов мозолей на ней видно не было.

Озадаченный, я возвратил свой взгляд на мумию, потом посмотрел на Петра. А он продолжал, как ни в чем не бывало, расчищать над мумией песок и камни.

«Ну, он и без меня здесь справится», — решил я и просто сидел, наблюдая за его работой.

На моих глазах Петр освободил от песка всю черную мумию и позвал меня.

— Допоможы пэрэвэрнуты.

Вдвоем мы аккуратно перевернули мумию на спину. Теперь ее можно было рассмотреть. Руки были привязаны к телу выцветшей полоской кожи, на которой едва видны были следы зеленой краски. Такой же полоской были связаны ноги мумии. Голова была лысой, и мы оба опустили взгляды ниже пояса мумии, чтобы понять, кем мумия была при жизни: мужчиной или женщиной. Но и тут нас ожидала загадка. Похоже, что мумию при жизни или же после нее оперировали. Перед нами, очевидно, лежал бывший мужчина среднего возраста с отрезанным, то есть отсутствующим основным доказательством его мужественности.

— Цэ украйинэць, — спокойным задумчивым голосом сказал Петр.

— С чего ты взял? — удивился я.

— Ты ж сам помитыв! У нього ж запах корыци… А цэ запах украйинського духа.

— У меня тоже такой запах, и у покойника Гершовича в разрытой могиле был такой запах. Он что, тоже украинец?

— Ты нэ розумиеш, — неожиданно мягко произнес Петр. — Цэ запах нэ нацийи, а духа! Цэ просто значыть, що цэй дух якось и тэбэ торкнувся, и того еврэя Гершовича. Дух выщэ за нацию! — И Петр посмотрел в вечереющее небо, словно оттуда должно было спуститься знамением подтверждение его слов. — В кожний нацийи е дурни и розумни, ангэлы и бандюгы, алэ дух торкаеться свойим крылом тилькы найкращых, и вин нэ дывыться у твий паспорт, нэ пэрэвиряе нацио-нальнисть, а пэрэвиряе душу… Якщо в тэбэ гарна душа, то нэхай ты за походжэнням узбэк чы росиянын, але ж за душею ты справжний украйинець!..

Я обалдело слушал Петра и ощущал присутствие чего-то потустороннего. Уже не только во мне происходило нечто новое и непонятное, но и Петр казался другим и говорил как-то непривычно мягко. А кроме того, казалось, что рядом присутствует еще кто-то. Мой взгляд упал на мумию. А вдруг она живая? Я дотронулся пальцами до лба, проверяя, не жар ли у меня. Но лоб был в норме.

Темнеющее небо напомнило Петру о времени, и он замолчал.

— Трэба повэртатысь до жинок, — сказал он. — Як там у тэбэ, рукы нэ болять? Я показал ему ладони.

— Ты дывы, — удивился он. — Загойилысь!..

За ужином, сидя вокруг костра, мы вели какой-то странный разговор, касавшийся одновременно и высоких материй, и земных проблем. Больше всех говорил Петр, и по тому, как на него смотрели Гуля и Галя, понятно было, что и они его таким видели и слышали впервые. Ну Гуля — ладно, но его чернявая подружка! Немного отвлекшись от общего разговора и окунувшись в свои размышления за пиалой зеленого чая, я попытался связать свои странные внутренние ощущения с изменением в поведении и чуть ли не в убеждениях Петра.

Что-то на нас подействовало, но что? Солнечная радиация? Климат? Испарения от мумии? На внутренние ощущения могли подействовать любые физические факторы из перечисленных или какие-нибудь еще, мною не замеченные. Но что повлияло на неожиданное красноречие Петра? Ведь вокруг не было ничего галюциногенного, и «детского питания» я ему из своих банок не предлагал. Отчего же произошли эти явные смягчения его мировоззрения?