Добрый ангел смерти - [27]

Глава 25

Джамшед, поджарый невысокий казах с постоянно улыбающимися глазами, жил в юрте с двумя дочерьми — Гулей и Наташей. Гуля была потрясающе красива, длиннонога, с невероятно чистым лицом, что особенно бросалось в глаза, когда рядом стояла Наташа, лицо которой было жестоко побито оспой. Обе были на голову выше отца.

Я медленно приходил в себя, лежа в юрте на какой-то куче тряпья и кося глазом на яркий солнечный свет, пробивавший себе путь через треугольник отвернутого полога.

Лежал я уже второй день, все еще чувствуя скованность мускулов и суставов.

Но это был второй день в сознании. Сколько я лежал до того — мне было пока неизвестно. Хозяева юрты хоть и ухаживали за мной, но молча, словно боялись, что говорить мне еще опасно. Надо сказать, что и у меня не было уверенности, что я могу говорить. Язык мой тяжелым неподвижным камнем лежал во рту и сама его кисло-горькая неподвижность вызывала время от времени тошноту. Очень хотелось прополоскать рот каким-нибудь зубным эликсиром.

Подошла Гуля в длинной зеленой рубахе-платье, и белых штанах. В руке — большая чашка. Наклонилась надо мной, поднесла чашку к губам. Я открыл рот, и в него влилась кисловато-молочная жидкость — не совсем то, чего бы мне сейчас хотелось. Но я выпил, тем более, что губы пересохли и касание прохладного фаянса чашки оказалось приятнее напитка. Так же молча Гуля отошла от меня, покопалась в картонном ящике, стоявшем на полу юрты, и вышла.

Я лежал один около получаса, а возле юрты громко и красиво звучал казахский язык — Джамшед о чем-то спорил со своими дочерьми. Потом стало тихо.

Я заснул.

Меня разбудила прохлада. Удивленный, я открыл глаза и сразу посмотрел на отвернутый полог. На дворе было еще светло, но уже не солнечно. Потрескивал костер, которого видно не было, но то, что он был рядом, справа от входа в юрту, подтверждали блики огня на левой стороне откинутого полога. Я приподнялся на локтях. Тело было еще тяжелым, но уже начинало слушаться. Во всяком случае, руки уже полностью слушались меня и я, опираясь на них, приподнялся, сел и, опустив ноги на ковер, замер. Посидел так минут десять, потом встал и, пошатываясь на еще не полностью подконтрольных ногах, подошел к выходу.

Выглянул.

У костра сидел Джамшед, слева от него возвышалась куча сухого ковыля и какого-то кустарника. Перед ним, ко мне спинами, сидели его дочери, а за ним, метрах в десяти, стояла пара верблюдов. Верблюды стояли неподвижно, и из-за этого сначала показались одним длинным многогорбым верблюдом, заслонившим часть вечернего горизонта и неба. Но один из них вдруг тряхнул головой, и сразу же мое видение превратилось в реальность. Потом второй верблюд сделал шаг назад и наклонил морду к песку.

— А! Подходи! — окликнул меня Джамшед. Я подошел, уселся между ним и дочерьми.

— Ноги не болят? — спросил он на чистом русском языке.

— Нет, уже нет…

— Повезло тебе, — продолжал Джамшед. — Если б не Хатема — так бы и погиб совсем.

— Какая Хатема? — спросил я, оглянувшись на девушек, имена которых я уже знал. Джамшед кивнул в сторону верблюдов.

— Хатема кусок брезента заметила, подошла и стала тянуть… Мы ее кричали-кричали, потом подошли и тоже увидели. Вот, вытащили тебя… Не всем так везет…

— Спасибо, — сказал я и бросил взгляд на верблюдов, одному, а точнее одной из которых я был обязан жизнью.

— Шел куда? — спросил Джамшед.

— Форт-Шевченко.

— А зачем пешком? Я пожал плечами.

— Путешественник? — снова спросил Джамшед. Я вздохнул.

— Хреновый из меня путешественник, — искренне произнес я после недолгой паузы.

— Почему, — не согласился Джамшед. — Сюда дошел, значит, уже путешественник. А чего один, без женщины?

— Нет у меня женщины…

Джамшед задумался, потом обернулся и посмотрел на своих верблюдов.

— А зачем тебе Форт-Шевченко? — Джамшед снова посмотрел на меня.

Потрескивал костер, быстро поедая все новые и новые искореженные веточки кустарника, который Джамшед не глядя скармливал ему. И дочери его сидели тихо и неподвижно, словно бы и не слушали разговор.

— Я из Киева, — заговорил я медленно, пытаясь ответить так, чтобы не обманывать, но и не раскрывать полностью цель моего путешествия. — Хотел посмотреть на места, где Шевченко служил…

— Ты украинец? — удивился Джамшед.

— Нет, русский. Но живу в Киеве, всю жизнь…

Джамшед закивал.

— Хорошо бы тебе с Акырбаем встретиться, — задумчиво покачивая головой, произнес он. — Акырбай про акына Шевченко много знает. Он с его родней дружил…

— С какой родней? — удивился я.

— С казахской родней… С прапраправнуком, пока тот не потерялся в Каратау. Там вроде и теряться негде, а пошел и пропал…

— Да не было у него ни сыновей, ни внуков, — сказал я довольно резко.

— Ну, жениться он, ясное дело, не мог. Солдатам не разрешено было. А сына ему одна казашка, дочь пастуха, родила… С тех пор род продолжался, и в нем все мужчины хорошими акынами были. И последний, который в Каратау пропал, тоже славный акын был. Очень хороший был акын… Еще в советское время мог на ходу любую статью из «Правды» стихами пересказать. Вот какой был акын! Я такого ни до, ни после не слыхал!

А дочери Джамшеда сидели неподвижно и молча, как сфинксы, и стало мне от этого как-то не по себе. Даже верблюды или верблюдицы — и те шевелились, фыркали, издавали какие-то звуки, а от Гули и Наташи — ни вздоха, ни дыхания. А мне вдруг так захотелось женский голос услышать. Тем более что слышал я, как они с отцом разговаривали, пока я в юрте лежал.