Добрые книжки - [59]

я умер вдруг сегодня,

прошу вас извинить

меня, а также в смерти

другого не винить!..

Допрошенные друзья мальчика уверяли, что тот отродясь стихов не писал, а напротив был прозаически беспринципен и мог запросто по уху заехать если что. Короче говоря, в этом деле загадка нагромождалась на загадку, улики спотыкались об улики, и проще всего оказалось для всех историю замять.

— Ой, что это?? — воскликнула Танечка.

На очередной фотографии, приковавшей к себе внимание Танечки, плескалось пленительное безбрежное море и томилась уютная небесная лазурь. Потешная и бойкая девчушка о чём-то горячо изъяснялась с уныло-доброй коровой, нехотя покидающей морские воды.

— Это весьма интересное и неожиданное фото! откуда оно у тебя в альбоме? — присмотрелся к картинке, излучающей теплоту ушедших лет, Филушка.

— Не знаю. — удивился Алексей Николаевич. — Я думал, это жёнушкина свояченица или племянница свояченицы на отдыхе где-нибудь в Геленджике.

— Нет, здесь отсутствуют свояченицы твоей жены, можешь мне поверить — сказал Филушка. — Снимок был сделан в семидесятых годах прошлого века, в городе Пошехонье, что неподалёку от солнечных пляжей рыбинского водохранилища. Девочку звали, кажется, Оксаной, а возможно и Кассандрой — столько лет прошло, что точного имени не помню, иногда самый важные моменты жизни напрочь выветриваются из головы — но я очень дружил с этой девочкой, мы много времени проводили вместе, бродили по окрестностям Пошехонья, затевали всяческие невинные шалости, но и помогали местным жителям, особенно старичкам. На фото запечатлён как раз момент, когда мы помогали дедушке Анатолию, работающему пастухом в местном совхозе, вытаскивать стадо коров из воды. Девочку, кстати, Ксюшей звали — вспомнил, очень оригинальная была девочка, на пустом месте могла затеять развесёлую игру, но обязательно с какой-нибудь пользой, и мои родители всегда её в пример ставили. А она тоже знала про себя, что очень славная девчушка, что все вокруг её любят и прощают невинные шалости, и никогда не упускала случая весело попаясничать, покривляться там какой-нибудь мадмуазелью или тётей-мотей. На прощание бывало ручкой с кружевным платочком помашет, усмехнётся с корявеньким очарованием и скажет: «Au Revoir!» Хоть стой — хоть падай.

— Погоди, что ты там про плавающих коров сказал? Зачем пошехонские коровы лезли в воду?

— В те далёкие времена случилась эпидемия странной болезни у пошехонских коров, связанная с желанием тунеядствовать, валяться на пляже и купаться в море. Одновременно с ленью у коров развивалась абсолютная сексуальная апатия, этакое безотчётное стремление существовать для собственного удовольствия, а не продолжать коровий род на земле. Естественно, что ни о каких надоях не могло быть и речи, коровы лишь нагло усмехались, когда доярки теребили им вымя. Дедушка Анатолий сказал, что в древности эта болезнь тоже была известна, но её успешно лечили наигрышами заветной гармони-трёхрядки, которую по нынешним временам и днём с огнём не найдёшь. Тогда Ксюша уговорила меня отправиться на поиски этой гармони-трёхрядки по соседним деревням и сёлам, чтоб излечить коров от лени, и вот на следующий день мы выбрались из Пошехонья.

— Я что-то слышал о подобных гармошках. — принялся припоминать Алексей Николаевич. — Кажется, они имели не простые меха, а выделанные из человечьей кожи. Кажется, сельские колдуны делали их из мальчиков, слишком послушно следующих повсюду за озорными девочками.

Танечка замерла от испуга, но в озорно поблёскивающем взгляде читалось желание выслушать щекотливую историю про приключения Филушки и Ксюшеньки.

— Сразу за околицей города Пошехонье расположилась земля неких загадочных существ, именуемых псоглавцами, и местные жители опасались ходить по той земле, и только девочка Ксюша ничего не опасалась. — принялся повествовать Филушка о поисках заветной гармони-трёхрядки. — Она умудрялась везде разглядеть лучик позитива, а при необходимости не стеснялась и слегка подебоширить. «Не чая нечаянного не выследишь неисследимого.» — говорил Гераклит, а вместе с ним и девочка Ксюша. Скажу правду, я находился в изрядной трусости, вступая в неизведанные земли, хотя псоглавцы и не причинили нам не малейшего вреда, но посматривали с явным неодобрением. Повсюду на своей земле они жили в гнёздах, устроенных между огромных валунов, кажется, понятия не имели, что можно иметь крышу над головой, и только вяло перетяфкивались сиплыми голосами, судя по всему, мало понимая друг друга. Шли мы через их землю сто дней, двигаясь на восход солнца, гармошки не нашли, а вступили на землю шебутных фавнов. Ксюша предложила взять палки, чтоб отбиваться от внезапных нападений, но увидев нас, фавны разбежались и попрятались в ветвях таёжного дуба Иггдрасиль, лишь один смельчак высунул нос и затеял выклянчить у нас лекарство против коклюша, но когда узнал, что мы не доктора, разочарованно исчез. Итак, мы без проблем покинули землю шебутных фавнов и взошли на гору невиданной высоты, где в тот раз ни солнце не светило, ни деревья не росли, ни гармонь-трёхрядка не играла, а только гады и змеи свистящие безудержно резвились. Немало радости у них прибавилось при нашем явлении: аспиды зубами скрежетали, ехидны сладострастно постанывали и скулили, а василиски прыскали ядовитой слюной и злобно шипели, предвкушая полакомиться детской плотью. Видели мы с Ксюшей и других гнусаво лопочущих змей, но названия им не знали, а просто принялись молотить по ним палками, отчего те попрятались по своим норам, и тогда мы решили спуститься с горы-гадюшника подальше от греха. Четыре дня мы спускались с горы, слыша за собой унылый глас змеиный, но под конец уши свои залепили воском, ничего больше не слышали и только счастливо перемигивались. Затем мы вступили в землю пустынную и бескрайнею, и не видели в той земле следа человеческого, поскольку человек не приходил сюда никогда. «Вряд ли где здесь отыщется гармонь-трёхрядка!» — сказала мне Ксюша, но услышать я её не мог, ибо уши были залеплены воском. Вскоре мы увидели в небе птицу Кетцалькоатля, лениво направляющуюся к закату, и мы последовали за сей птицей, справедливо размышляя, что неспроста она нам указала путь, и очень скоро обнаружили на дороге чугунный столп со сводом жутко бледного серебряного цвета. И было написано по ободу свода: