Добрые друзья - [6]

— Ах, Леонард! — Мистер Окройд сердито воззрился на жену. — И что ж он тут делал средь бела дня? Знать, по субботам в Вулгейте никто не бреется. — Поскольку большинство жителей Вулгейта только и брились, что по субботам, в словах мистера Окройда крылась горчайшая ирония.

Глаза его жены запылали пуще прежнего.

— Леонард больше не работает в Вулгейте! Уволился нынче утром. А до того сказал старику Бобсфиллу пару ласковых, чтоб ты знал, — гордо заявила она.

Мистер Окройд отложил вилку и нож.

— Ого! Получил отставку или сам вышел вон? Ну а дальше что? Совсем оборзел наш малый. Не много ль на себя берет?

В глазах миссис Окройд вспыхнуло ликование. Она повысила голос:

— А я тебе скажу, что дальше! Он будет работать у Грегсона. Сегодня от него ушел один цирюльник, так наш Леонард с понедельника будет заместо него. Ну, теперь что скажешь?

Мистеру Окройду было нечего сказать. Он знал заведение Грегсона, но сам в этой роскошной парикмахерской никогда не бывал. «Городская цирюльня Грегсона» находилась в центре Браддерсфорда, меньше чем в двухстах ярдах от Главной площади, и там подстригали волосы лишь тем, чьи головы стоили целое состояние. Что тут скажешь?

— Два фунта и чаевые в придачу! — возгласила миссис Окройд. — Итого четыре фунта и десять шиллингов, а в хорошую неделю все пять. Клиенты там постоянные, сплошь фабриканты и коммивояжеры и прочая. «Ну, — грю, — таких деньжищ и твой отец никогда не приносил, а тебе всего двадцать четыре». Как же я удивилась! Чуть со стула не упала, когда они с Альбертом Таггриджем вошли в эту самую комнату!

— Ага, — вставил ее муж, — вот смотрю я, что они сделали с моим лососем, и тоже чуть со стула не падаю.

— Давай, давай! Бурчи! Так и надо! — язвительно вскричала миссис Окройд. — Когда в следующий раз сынок получит хорошую работу, я его сразу выпровожу за дверь, и дружка его заодно! Скажу, дескать, отец не велел вас кормить. Тебе небось еще и кофий подавай. Наши харчи такому богатею не по вкусу, он же по шиллингу на футбол выкладывает! Ему каждый вечер яичницу с ветчиной жарь, мясо с картошкой, а то! Деньжат-то куры не…

— Уймись, уймись! — взвыл мистер Окройд, всем своим видом показывая, что до смерти устал от жениной болтовни. Миссис Окройд фыркнула, собрала грязные чашки и тарелки, фыркнула еще раз и демонстративно ушла в чулан, где принялась изо всех сил греметь кухонной утварью. Лицо мистера Окройда приняло обычное выражение, он громко и разочарованно цыкнул зубом, после чего набил рот кексом и глотнул чаю.

— Знать, сегодня барышни Браддерсфорда шеи-то повыкручивают, — заметил он, когда жена вернулась, и кивнул на лестницу: — Альберт Таггридж еще у нас?

— Да. Леонард марафет наводит. Они вместе идут на танцы в «Зал на Шаттл-стрит».

Мистер Окройд мрачно улыбнулся:

— Так и думал. Сегодня на Шаттл-стрит разобьется не одно сердечко. Жестоко спускать их с поводка обоих разом, да еще в субботу. Барышням несдобровать! Тех, кого не охмурит Леонард, заарканит неотразимый Альберт. У остальных нет никаких шансов.

Миссис Окройд рассвирепела.

— А ты прям молодым никогда не был, Джесс Окройд! Чего на молодежь-то взъелся?

— Был-был, да и теперь не старик, кажись. Но за юбками не ухлестывал. Сердцееды, не иначе, — волокиты с Шаттл-стрит! Тьфу!

То было весьма точное описание Леонарда и его приятеля Альберта. Вместе с ними и их поколением печально и неуловимо погибала целая эпоха. Сами того не зная, они были последними из фанфаронов, денди, хлыщей, вертопрахов и форсунов. На их исторической родине, в Вест-Энде, теперь уж не встретишь этой шатии-братии; их трости и желтые перчатки, бежевые пальто на перламутровых пуговицах, бриолин, духи и букеты, променад-концерты, дамочки с высокими золотыми прическами, пышными бюстами и озорными рюшами, — все это кануло в Лету, схлынуло вместе с последней волной шампанского, и уже почти забыта глупая разудалая песенка в размере шесть восьмых, их реквием: «Мальчики и девочки пляшут подшофе, на Пикк-а-дилли и Ле-естер-скве-ер». Но подобно тому, как волна моды, обрушившись на Мэйфэр[6], в конце сезона катится дальше, оставляя черные вазы и оранжевые подушки в гостиных все более глухих городков, так и традиция франтовства и волокитства, покинув старый дом, задержалась в Браддерсфорде, среди юношей вроде Леонарда и Альберта. Они посвящали жизнь нарядам и девицам, но прежде всего — девицам, поскольку законодателями мод, как Джордж Браммел[7], они быть не могли. На танцах, в местных парках и рощах, кинотеатрах и мюзик-холлах они строили девушкам глазки, поджидали их и обнимали, выслеживали на пляже Бридлингтона, на пирсе Моркама и в танцевальных залах Блэкпула; они даже добирались до Дугласа, что на острове Мэн, где поили барышень шампанским за восемнадцать пенсов бокал и прочими будоражащими кровь напитками. Они знали и часто обсуждали промеж собой разницу между фабричными работницами Брадфорда и Хаддерсфилда, между портнихами Лидса и продавщицами Манчестера; они в совершенстве овладели искусством обольщения и, несмотря на юный возраст, стали опытными стратегами в войне против женского целомудрия и рассудительности. Они без устали гнали своих невинных жертв по темным джунглям Вест-Энда, но добыча им быстро наскучивала. В конце концов большинство из них «попадались на крючок» и покидали жизнь, полную великих побед и завоеваний, толкая перед собой детскую коляску.