Добролюбов - [90]

Авторитет Добролюбова как критика и публициста неизмеримо вырос, это признавали даже его противники. «Уж одно то, что он заставил публику читать себя, что критические статьи «Современника», с тех пор, как г. — бов в нем сотрудничает, разрезываются из первых, в то время, как почти никто не читает критик, — уже одно это ясно свидетельствует о литературном таланте г. — бова. В его таланте есть сила, происходящая от убеждения». Так писал о Добролюбове Достоевский, выступивший с полемической статьей против литературно-политических позиций «Современника» и Добролюбова.

Достоевский не видел, что сила молодого критика была не только в литературном таланте, но прежде всего в том, что этот талант служил правому делу, служил народу, отвечал насущным запросам времени. Именно поэтому ему нетрудно было заставить публику читать себя. Революционно настроенная молодежь видела в нем своего идейного вождя и наставника. Вместе с Чернышевским Добролюбов стоял во главе освободительного движения своего времени.

Лучшие его критические статьи, посвященные пьесам Островского, романам Гончарова и Тургенева, произведениям демократических писателей и поэтов, служили революционной заповедью и учебником жизни не только для современников критика, но и для многих поколений борцов за свободу. В чем же заключалась причина их громадного общественного воздействия, далеко выходящего за пределы литературы? Прежде всего в блестящем умении Добролюбова связывать литературу с жизнью, применять тот прием, который он сам определял так: «толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения». Вот почему критик высоко ценил правду в искусстве и настойчиво требовал ее от художника. Он дорожил каждым произведением, в котором находил хотя бы крупицу правды, позволявшую ему «изучать факты нашей родной жизни». Он был убежден, что произведения художника-реалиста «дают законный повод к рассуждениям о той среде жизни, о той эпохе, которая вызвала в писателе то или другое произведение. И меркою для таланта писателя будет здесь то, до какой степени хорошо захвачена им жизнь, в какой мере прочны и многообъятны те образы, которые им созданы».

В то время вся общественная жизнь, вся общественная борьба сводилась к «крестьянскому вопросу». Отразить в этих условиях правду жизни в искусстве — значило обнажить гнилость крепостнического режима, показать силы, зреющие в народе и направленные на уничтожение отживающего общественного порядка.

Враги обвиняли Добролюбова в том, что он под видом критических разборов пишет статьи на политические темы. Но именно в этом и заключался главный источник неотразимого влияния добролюбовской критики на современников. Статьи об Островском — лучшее подтверждение этого.

В статье «Темное царство» Добролюбов показал, что главным стержнем пьес Островского является «неестественность общественных отношений, происходящая вследствие самодурства одних и бесправности других». Верно и глубоко определив общественное содержание драматургии Островского, Добролюбов вскрыл типический, обобщающий характер его образов, и они предстали перед читателем, освещенные двойным светом: сила художественного изображения дополнилась силой мысли критика.

Добролюбов убеждал читателя в том, что дело заключается вовсе не только в купцах-самодурах или в жестоких помещиках, а в самых условиях жизни, при которых возможен этот дикий и косный быт, эти тяжелые, тупые нравы и вопиющая несправедливость. Следуя Островскому, критик раскрыл перед читателями потрясающую картину «темного царства», каким была старая Россия, государство крепостников и жандармов. Он показал, к каким последствиям приводит господство жестокой самодурной силы, и в сознании многих поколений «самодурство», о котором говорит Добролюбов, по праву стало синонимом деспотизма самодержавной власти.

Можно ли было в те времена изобразить в подцензурной печати царскую Россию как страшную тюрьму, в которой задыхаются лучшие люди? Эту почти немыслимую задачу Добролюбов решил с необычайной смелостью. В своей первой статье об Островском он нарисовал незабываемый образ крепостнического царства:

«Это мир затаенной, тихо вздыхающей скорби, мир тупой, ноющей боли, мир тюремного, гробового безмолвия, лишь изредка оживляемый глухим бессильным ропотом… Нет ни света, ни тепла, ни простора, гнилью и сыростью веет темная и тесная тюрьма. Ни один звук с вольного воздуха, ни один луч светлого дня не проникает в нее. В ней вспыхивает по временам только искра того священного пламени, которое пылает в каждой груди человеческой, пока не будет залито наплывом житейской грязи. Чуть тлеется эта искра в сырости и смраде темницы, но иногда, на минуту, вспыхивает она и обливает светом правды и добра мрачные фигуры томящихся узников. При помощи этого минутного освещения мы видим, что тут страдают наши братья, что в этих одичавших, бессловесных, грязных существах можно разобрать черты лица человеческого — и наше сердце стесняется болью и ужасом… И неоткуда ждать им отрады, негде искать облегчения: над ними буйно и безотчетно владычествует самодурство, в лице разных Торцовых, Большовых, Брусковых, Уланбековых и пр., не признающее никаких разумных прав и требований…»