Добро пожаловать в Пхеньян! Ким Чен Ын и новая жизнь самой закрытой страны мира - [106]

Заметив мою заинтересованность, сотрудник галереи исчезает где-то в глубинах хранилища, а затем появляется с массивным холстом. «Вот, – восклицает он, – шедевр Ли Ёнхи – но он не продается». Это действительно живопись из Вонсана. Портрет старого рыбака, сидящего на камнях мола Чандок, не так далеко от того места, где я когда-то наслаждался порцией суши на завтрак. Рыбак на самом деле очень стар и одет в тужурку горчичного цвета. Детально прорисованные морщины на его опаленном солнцем лице, сдержанная серьезность, печаль в пристальном взгляде, устремленном на конец удочки, создают глубоко меланхолическую атмосферу этого произведения. Рыбалка – типичное занятие, можно сказать, даже развлечение для северокорейцев, окончивших в силу возраста трудовую деятельность. Они уже мало чем могут заняться в это время – время своих последних часов, дней, месяцев. У картин Ли нет шанса оказаться в Музее изобразительного искусства в Пхеньяне. На лицах героев его произведений не видно радости, выражения удовлетворенности теми дарами, что дает им жизнь. Никаких банальных признаков счастья, которое приносит руководство Верховного Вождя. Это искусство слишком правдиво, слишком мало в нем восторженного идеализма, чтобы соответствовать канонам севкорреализма, а это несет очень большую опасность из-за возможности множества различных интерпретаций.

Я глубоко потрясен тем, что обнаружил художника, творчество которого так глубоко погружено в грубую материальность бытия. Его живопись на первый взгляд кажется невинной, но эта стилистическая прямота носит такой же подрывной характер, как и множество других вроде бы незначительных деталей, с которыми я сталкивался до сих пор в своих поездках в КНДР. Она возвращает в прошлое, к тем давним временам японской оккупации страны, когда естественная эволюция корейского искусства была, по сути, остановлена. Я вспоминаю пейзажи Мун Хаксо, выставленные в музее на площади имени Ким Ир Сена. Интересно, их видел Ли? Осознает ли он, что фактически продолжает эту линию? Когда Корея находилась под японской оккупацией, самые талантливые корейские художники отправлялись учиться в Токио. Япония была первой восточноазиатской страной, в которую проникли западные каноны и стили живописи еще в 1860-х годах. Наиболее мощное влияние тогда оказывали французский импрессионизм и академизм – комбинация романтики и неоклассики. К моменту окончания Второй мировой войны, когда Япония была вынуждена отказаться от Кореи как от своей колонии, эти художественные стили были одними из самых популярных в обеих частях полуострова. А затем искусство Южной Кореи продолжило развиваться и эволюционировать наравне со всё возраставшим в глобальном масштабе разнообразием стилей, которое в конечном счете вылилось в то, что называется «современным искусством». В Северной Корее в это время произошло другое – естественную эволюцию остановили, теперь искусство не развивалось, а подстраивалось под политические изменения, под директиву государства, которая, в свою очередь, зависела только от точки зрения одного человека.

Но искусство Ли идет дальше, к еще более индивидуалистическим формам самовыражения. Сотрудник галереи улыбается моему возбужденному состоянию и проводит меня в подсобку, где выкладывает на небольшой деревянный стол стопки холстов, не натянутых на подрамники. Это – другие работы Ли, а также еще двух художников из Вонсана – Цой Хоина и Пак Ынквона. Их картины небольшие по размеру, как и у Ли. В общем, я весьма впечатлен размахом, который тут, в Вонсане, приобрела новая экспрессионистская школа художественного пейзажа. Ни одной картины, написанной в таком стиле, невозможно найти в Пхеньяне. Об этих художниках никто не знает за пределами города. Всё это заставляет осознать, что Северная Корея отрезана не только от внешнего мира; многие города и регионы внутри страны отрезаны друг от друга.

На одной из картин Цоя изображен крестьянин, чинящий забор. В отличие от стандартных пропагандистских работ со схожим содержанием, которые показывают сельскохозяйственные работы как сугубо коллективные (официально должно быть именно так), этот крестьянин тут один-одинешенек – явный признак нового времени: люди выращивают урожай, добывают еду для себя и на продажу. Эта практика родилась от отчаяния и являлась вызовом режиму, которому в итоге пришлось ее легализовать. Что касается картин Ли, то именно цветовая гамма, игра цвета делает их живыми, преобразует весьма унылый пейзаж (скорее всего, в реальной жизни такие пейзажи являются именно унылыми) в схваченную картинку, в «моментальный снимок» природной красоты, насыщенный глубокой рефлексией. Это искусство художник пропустил через себя, через свою душу, такое изображение действительности, меланхоличное в своей утонченности, как будто из другой галактики по сравнению с очевидным китчем, господствующим в столице. Оно посылает сигналы о своем тонком прагматизме: да, тут всё очень легко сломать, но мы сможем быстро починить сломанное, используя только то, что имеем, без каких-либо новаций и замен, как всегда и делали. Мы должны работать с тем, что у нас под рукой, что унаследовали от наших далеких предков.