Добро пожаловать в Пхеньян! Ким Чен Ын и новая жизнь самой закрытой страны мира - [107]

Наконец, Пак Ынквон, самый старший из этих трех живописцев – ему уже за восемьдесят, как говорит мне галерист. В отличие от двух других, он делает упор на изображении людей. Например, на картине, в центре которой находится какая-то узкая линия, разделяющая надвое деревню, стоящую на склоне холма, изображены четыре маленькие фигуры, идущие по деревенской улице, – это дети направляются домой из школы. Их безошибочно можно узнать даже не по маленькому росту, а по цветным рюкзакам за спинами. Фоном этому служат не столько деревенские хижины и столбы, поддерживающие телефонные провода, а выписанные прямо сезанновскими мазками горы. Но взгляд останавливается в первую очередь не на пейзаже, а на опаленном солнцем лице маленькой девочки, идущей к зрителю. Среди бежевого и белого цветов, которыми нарисованы дома по обеим сторонам улицы, можно не заметить силуэт обезумевшей нищей женщины (а может, это «кузнечик» – пожилая уличная торговка), сидящей, скрючившись, напротив одной из хижин. Это просто шокирует меня – чтобы такое изобразил северокорейский художник? Невероятно. Впрочем, такое впечатление, что образ старухи был частично затерт – понятно почему.

На всех этих картинах изображен конец дня, сумерки – именно это является неким тихим бунтом. Для меня знакомство с этой живописью – настоящее открытие, бодрящий глоток чего-то нового. Никто не видел эти картины – галерея абсолютно пуста; вероятно, даже местные жители особо не стремятся сюда иногда наведываться. Возможно, еще очень долго эти работы больше никто не увидит. Или вообще никогда. Меня осенило, как бесконечно одиноки эти художники, эти люди. Но одновременно эта мысль вытаскивает меня из ямы абсолютного цинизма, в которую я угодил ранее, так как дает осознание, что в этом мире все-таки можно найти что-то новое. Здесь, вдалеке от всевидящего ока власти, художники сопротивляются навязываемой государством идеализации и приукрашиванию реальности, предпочитая цельное, крайне индивидуальное восприятие суровой действительности. Маленький знак сопротивления, но его нельзя недооценивать: тут в самом деле есть такая вещь, как выразительность.

* * *

Я забираюсь в наш микроавтобус вслед за Хва, который припарковал его рядом с галереей. Внезапно появляется вчерашний дорожный инспектор, тот самый, мимо которого мы так вызывающе и унизительно для него проехали. Он требует, чтобы Хва опустил стекло и предъявил водительские права. Хва подчиняется. Полицейский забирает их и направляется к близлежащей площади.

Мы все сидим в машине. Хва объясняет товарищу Киму, что произошло. А тот гаишник стоит впереди на перекрестке – прямо перед въездом на центральную площадь. Ким говорит Хва, чтобы тот подъехал к середине площади, припарковался и не глушил мотор. Ким выходит, громко хлопая дверью, и направляется к инспектору.

Начинается ругань, которая длится очень долго. Гаишник не скрывает своего отвращения и возмущения. Эти высокомерные засранцы из Пхеньяна думают, что они могут заявиться в МОЙ город, выделываться тут как им заблагорассудится? Ты хочешь, чтобы я вернул права твоему водителю? Так? Твой водитель, ТОВАРИЩ, не подчинился указанию дорожного инспектора. О, у тебя в машине иностранцы, какая жалость! Тебя тут опускают перед ними? Да шел бы ты куда подальше… Это Вонсан, придурок, а не какая-то сраная дыра. Здесь дом Верховного Вождя. Присутствие туристов не освобождает тебя и твоего водителя от соблюдения дорожных правил Чосона.

Чем сильнее разгорается разборка, тем больше становится цифра, которая крутится в голове у гаишника. Из микроавтобуса выходит Ро в надежде, что ему, бывшему местному, удастся как-то договориться, – может быть, у него есть какие-то знакомые в городе, которые помогут решить вопрос. Вскоре к нему присоединяется Мин. Хва сидит на водительском месте ни жив ни мертв. Что он может сделать? Он просто выполнял указание своего большого босса, когда проехал, проигнорировав сигналы гаишника. Поэтому сейчас очередь босса вытаскивать его из этой критической ситуации.

До сих пор у него была идеальная водительская репутация. Он никогда не попадал в аварии, не нарушал никакие правила. В Северной Корее существует система трех предупреждений – трех «дырок» в правах. Получив третью, ты лишаешься прав. Одновременно ты лишаешься своей работы. Возможно, ты уже никогда не станешь водителем. Сегодня, безусловно, взятки решают такие проблемы. Хва надеется, что товарищ Ким таким путем и пойдет, ведь в худшем случае права вернут с дыркой. За это ему ввалят по полной на его предприятии, когда он вернется в Пхеньян, – неважно, кто на самом деле был виноват. Но сейчас он абсолютно ничего не может сделать.

Алек, Александр и я вместе с Хва ждем в машине. Разборки продолжаются уже более сорока минут. Я наблюдаю за огромным кораблем, пришвартованным в порту ближе к другому концу площади. Это «Мангёнбон 92» – пассажирское судно, которое одно время курсировало между Северной Кореей и Японией. Цифры 92 означают год постройки. Корабль был подарен стране по случаю восьмидесятилетия Ким Ир Сена и строился на средства, собранные ассоциацией «Чхонрён»