— Да, всегда! — с гордостью повторил Эндрю.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Знаешь… Иди-ка ты… иди!
— До свидания. — Леонора направилась к двери. — Выспись сегодня ночью как следует.
— Слушаюсь…
Эндрю одним глазом наблюдал за ней: как она спустилась с веранды, где он обычно работал, прошла через гостиную и столовую к лестнице. Ноги у нее красивые. Всегда удивляешься — почему у девушки с таким невзрачным лицом такие красивые ноги. Правда, волосатые, это их немного портит. Нет, ее не назовешь счастливицей.
— Нет, нет, — произнес вслух Эндрю, когда дверь за ней захлопнулась, — ты, безусловно, девушка несчастная! — И снова закрыл глаза, пытаясь заснуть.
Окна открыты, солнечный свет заливает комнату. Над его головой мягко шуршат шторы, а лучи солнца приятно нагревают закрытые веки… Через улицу, в общественном спортивном зале, четверо мальчишек перебрасываются мячом… Как приятен его слуху стук биты, глухие удары мяча о грубую перчатку филдера… Окружающие бейсбольную площадку высокие, такие же древние, как сам Бруклин, деревья время от времени шелестят листвой под легкими порывами теплого ветра…
— Хэрриэт! — снова завопила нянька. — Немедленно прекрати или простоишь у меня в углу целый день! Приказываю тебе немедленно прекратить!
Эта женщина — француженка; такого чудовищного французского акцента, как у нее, Эндрю в жизни не слыхал.
Девочка расплакалась:
— Ма-ама! Ма-ама! Она хочет меня поби-ить!
Девочка ненавидела гувернантку, и та платила ей тем же. Обе постоянно жаловались матери.
— Ты маленькая лгунья! — визжала гувернантка. — И вырастешь — тоже будешь лгуньей, только большой! На тебе уже крест пора поставить!
— Ма-а-ма-а!.. — завывала малышка.
Наконец обе вошли в дом, и воцарилась желанная тишина.
— Чарли-и, — кричал мальчишка на бейсбольном поле, — ну-ка, брось мне мяч! Чарли-и, слы-ышишь?
Раздались четыре телефонных звонка; мать его подняла трубку, вышла к нему на веранду.
— Там тебе звонят из банка, хотят с тобой поговорить.
— Не могла сказать, что меня нет дома? — недовольно заворчал Эндрю.
— Но ты же дома! — возразила мать. — Откуда мне было знать, что…
— Ты права, ты абсолютно права! — И Эндрю свесил с кушетки ноги и сел.
Пошел к телефону, в столовую, поговорил с чиновником.
— Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов, — сообщил ему банковский служащий.
— Я считал, у меня около четырехсот долларов.
Эндрю скосил глаза на мать: сидит напротив на стуле, руки сложены на коленях, голову чуть наклонила — не дай Бог пропустить хоть слово.
— Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов, — настаивал на своем служащий.
Эндрю вздохнул.
— Во всяком случае, я еще раз все проверю, — пообещал он и повесил трубку.
— В чем дело? — насторожилась мать.
— Превысил банковский кредит на сто одиннадцать долларов, — нехотя объяснил он.
— Какой позор! Нужно всегда быть осторожным в своих действиях!
— Да, знаю, — огрызнулся Эндрю, возвращаясь на свою веранду.
— Ты ужасно безалаберный! — не отставала мать. — Как это не уметь следить за своими сбережениями?!
— Да, конечно, — согласился Эндрю, снова опускаясь на кушетку.
— А теперь поцелуй меня! — потребовала она.
— Это с какой радости? — поинтересовался он.
— Без всякой особой причины, — засмеялась она, — поцелуй, и все.
— О'кей! — И поцеловал.
Она на секунду удержала его в своих объятиях, потом он опять опустился на любимую кушетку; она дотронулась пальцем до его глазницы.
— У тебя круги под глазами…
— Да, ты права…
Она еще раз поцеловала сына и ушла в глубь дома. Эндрю закрыл глаза; из дальнего конца дома до него донесся шум включенного пылесоса, — от этого противного визга все мышцы напряглись. Он встал и решительно направился в спальню, где мать возила эту адскую машинку взад и вперед под кроватью: стоя на одном колене и наклонившись, рассматривала — сколько же там, под кроватью, скопилось пыли и грязи…
— Послу-ушай! — завопил Эндрю. — Послу-ушай, ма-ам!
Выключив пылесос, она выпрямилась и смотрела на него снизу вверх.
— Что такое?
— Я вот пытался заснуть, — объяснил он.
— Ну и спи себе на здоровье!
— Как можно спать, если гудит пылесос?! Весь дом трясется!
Мать поднялась с пола, лицо у нее сразу стало строгим.
— Как ты думаешь, должна я приводить в порядок дом, а?
— Но именно тогда заниматься уборкой, когда я хочу поспать?
Мать снова наклонилась.
— Я не могу это делать, когда ты работаешь; не могу — когда читаешь; до десяти утра — ты почиваешь. — И вновь включила прибор. — Когда же мне прикажешь убирать в доме?! — Она пыталась перекричать аппарат. — Почему ты не спишь ночью, как все нормальные люди? — И, еще ниже нагнувшись, принялась энергично возить пылесос туда-сюда.
Эндрю с минуту понаблюдал за ней. Что тут скажешь? Никакие убедительные доводы в голову не приходят; этот грохот действует ему на нервы, и все тут. Он вышел из спальни и плотно закрыл за собой дверь.
Вновь зазвонил телефон, он снял трубку.
— Хэлло!
— Э-эндрю! — послышался голос его литературного агента.
Он тоже из Бруклина, и у него всегда проскальзывает в речи очень долгое «э», — этот дефект производит сильное впечатление на актеров и спонсоров.
— Да, это Э-эндрю! — Он обычно при разговоре с ним его копировал, но, видимо, эта издевка не доходила до его сознания. — Тебе не стоило мне звонить. Я закончил сценарий о Дасти Блейдсе. Получишь их завтра.
