Добро пожаловать на дно - [16]

Как только гусь оказался в руках многознающего профессора, на его массивную голову опустился не менее массивный сук. Профессорская голова оказалась крепка как наковальня. Хрясть, и сук разломился пополам. Это и спасло второго трапезника, молодого парня, от разъяренного Данилы. Один противник без чувств распластался на земле, а над вторым с занесенным обрубком возвышался мой дружок.

— Кого есть собрались, скоты?

И тут из кустов вышел я. Увидев еще и меня, тщедушный парень побелел лицом.

— Вы, ребята, совсем ополоумели? За птицу убивать человека?

— Это ты человек? — наступал на него Данила.

Отступая, парень споткнулся. Над его головой зависла укороченная дубинка моего приятеля. Данила стал ее опускать.

— За козла ответишь!

Парень по-заячьи взвизгнул.

— Молодые люди, я здесь ни при чем. Козленка нам еще только обещали, но боюсь, его того…

— Ах, обещали говоришь? Кто обещал?

Удары дубинки так и сыпались на голову парня. Мой дружок отвел душу и наконец повернулся к импровизированному столу. На разостланной газете лежало мясо птицы, поджаренной на костре. Характерные две ноги, два крыла, шея, грудка, рядом помидоры, пучок лука, хлеб и пузатая бутылка вина. Кешкой тут и не пахло. Обмишурились. Но назад ходу не было. Профессор не подавал признаков жизни, а парень жалобно скулил. Данила задумчиво крутил в руке поджаренную ножку «рогатой анхимы», затем понюхал ее и даже надкусил. Парень воспрял духом.

— Берите все, что хотите, нам не жалко. Берите ешьте! Гусь латиноамериканский, на вертеле жаренный, — как официант в ресторане рекламировал он свое коронное блюдо. — Если надо, я закажу вам завтра отечественного гуся.

И в это время зашевелился профессор. Он поднял от земли лобастую голову и непонимающе уставился на нас.

— Дерево рухнуло на меня, Олежка? — вертя в руках надломленный сук, спросил он. Испуганный парень согласно кивнул.

— Профессор, у нас гости, с претензиями. За козла какого-то предлагают ответить. Я думаю, за Фитиля. За него мы отдуваемся.

Профессор, покряхтывая, сел. Информация с трудом до него доходила.

— Говоришь, семейство жвачных их интересует, полорогие, группа козлов? — он повернул в нашу сторону львиную гриву. — А вы знаете, молодые люди, что козлы делятся на три рода — козерогов, собственно, козлов и полукозлов. Где ваши интересы?

— Наши интересы там же, где и ваши, — зло сказал Данила. — Не держите нас за идиотов. Вы где гуся украли?

— Ах, это? — Профессор осуждающе посмотрел на парня, которого назвал Олежкой. — Мой юный друг, я так понимаю, что на нашу пищу есть еще претенденты. Вот видишь, подтверждается старая истина, мир жесток и устроен по давним законам Дарвина. Свое собственное существование зиждется на уничтожении чужой жизни. Выживает сильнейший. Без уничтожения чужой жизни немыслимо движение прогресса. И его наибольший рассвет достигается тогда, когда сильнейший одолевает слабейшего. Жить могут только привилегированные классы и олимпийские чемпионы, пир жизни лишь для них. Для них расставлены приборы за пиршественным столом, остальные могут не являться. Так, молодые люди?

Заговорил он нам зубы. С последними словами профессор извернулся и неожиданно мертвой хваткой схватил за руку потерявшего бдительность Данилу. Молодой доходяга Олежка тоже перешел в наступление. В его руках я увидел непонятно откуда взявшийся металлический прут. Расклад сил поменялся. Теперь мы с Данилой были их пленниками, нас загнали в угол.

— Ну-с, аборигены, — профессор выкручивал Даниле руку, пока из нее не выпал сук, — прошу внятно изложить мотивы ваших хулиганских поступков. Ваш удар с точки зрения логики абсолютно ничем не мотивирован, он превышает пределы допустимого возмездия. Извольте объясниться, где пересеклись векторы наших с вами интересов?

Высокопарный слог действовал на Данилу, как тряпка на быка. Он попробовал вырваться, напрягся из последних сил, резко дернулся, но профессор знал свое дело туго. Молодой бычок остался на привязи. Надо было как-то помягче сказать, что мы с приятелем ошиблись, когда сук опустили ему на голову и чуть на тот свет не отправили его товарища. Пришлось идти мне Даниле на выручку.

— Господа ученые, — я показал на Данилу, — он — божий помазанник.

— Ха-ха-ха, — расхохотался профессор, щупая шишку на голове. — Вы не оттуда сбежали, откуда мы? На меня, значит, опустилось божье благословение. — И рассвирепел: — А ну геть отсюда, сорванцы. Поесть спокойно не дадут. Жизнь курицы с моей жизнью уравняли.

Рука Данилы была отпущена. К ней, посиневшей, приливала застоявшаяся кровь и нестерпимо колола иголками. Профессор, видимо, знал некоторые приемы устрашения соперника, ударная рука моего приятеля была выведена из строя. Оружием мог выступать только язык. Данила угрюмо сказал:

— У нас козленок пропал… Мы его ищем!

— Идите! Идите! — замахнулся металлическим прутом Олежка. Окончательно пришедший в себя профессор благословил нас на обратную дорогу следующим напутствием:

— Исключительная благородность моего характера и вера в ценность человеческой жизни служит причиной, почему вы прощенными покидаете это заповедное место. Я, как бывший ректор и наставник молодежи, не могу дать вам адекватный ответ, и так уже один раз пострадал, здесь обретаюсь. Брысь отсюда, не мешайте трапезе! Видите, — профессор ткнул пальцем в худого, как скелет, заморенного Олежку. — Человек после двухнедельной голодовки отходит. Сбегает на озеро, а потом слона готов съесть.