До завтра, товарищи - [18]

— С такими активистами, как эти, партия приобрела прекрасное пополнение.

Он произнес это не так тихо, чтобы Афонсу не услышал; в небольшой потасовке Ижину потерял два зуба. Неизвестно, по какой причине после этого он перестал говорить хорошо о Советском Союзе и об иностранных коммунистах. Что касается Афонсу, он поступил так не столько из-за оскорбления в адрес партии, сколько из-за любимой девушки. В этот вечер, когда они с Марией прощались, она подняла руку и поправила его непокорную прядь. «Я ей нравлюсь», — подумал Афонсу.

Мария жила вместе с женатым братом, со старшей сестрой и с отцом. Мать умерла давно. Отец смолоду был анархистом. Но последние годы, пока еще работал, он твердил своим друзьям:

— Я всегда был анархистом и анархистом умру. Я не согласен с системой правления, которую защищают коммунисты, со многими теоретическими вопросами и с их организацией. Но они завоевывают сердца молодежи, и они а конце-то концов единственные, кто что-то делает. Быть против них — это быть с хозяевами и фашистами, против трудящихся. Такого я никогда себе не позволю.

Потом его хватил удар. Сейчас он с трудом передвигался, опираясь на трость, и выговаривал лишь несколько слов. За шесть лет он очень постарел, не выходил из дома, смотрел, как хлопочут дочь и невестка. Когда Мария приходила с фабрики, она всегда целовала отца и говорила с ним. Для старика это были лучшие минуты дня, которых он ждал с нетерпением, покусывая седые усы. Старик пытался что-то произнести, его лицо искажалось гримасой, но выходили какие-то невнятные звуки, приводившие в ужас его самого. Мария, придя домой в день столкновения Афонсу и Ижину, села у ног отца, поцеловала его в лоб, поправила подушку, на которой он лежал, и сказала:

— Знаешь, мой дедуся, — так она к нему обращалась, — у твоей голубки есть возлюбленный. Он очень храбрый.

У Марии не было секретов от отца. Сейчас она ему рассказывала о своей благосклонности к Афонсу, о столкновении с Ижину, как раньше рассказывала о своих первых шагах в борьбе на джутовой фабрике, о вступлении в молодежную организацию, о первой комиссии, в которую вошла, и даже о своем вступлении в партию. Мария знала, что отец одобрит ее решение.

Намного труднее было сообщить ему, что она переходит на нелегальное положение. Речь шла не только о борьбе, но и о разлуке с отцом; с отцом, которого она обожала и для кого была самой большой радостью в жизни. Но она сказала ему об этом, сказала в своей обычной манере — лукаво и наивно и повторила несколько раз по разному поводу, чтобы он поверил. Брат, сестра и золовка посмеивались, приняв это за шутку, а поняв, что это серьезно, объявили ей открытую войну. Только старик, молчавший в своем кресле, смотрел на них с упреком и поддерживал Марию. Мария поправила ему подушку, причесала его, погладила и сказала:

— Я тебя люблю все сильнее, мой дедуля. Ты стоишь больше, чем они вместе взятые.

Потом она долго говорила с Важем, который, как всегда, сухо объяснил принципы явочной квартиры и ее задачи, назначил день, когда за нею приедет он или Рамуш. Нужно своевременно собрать вещи — маленький чемодан или корзинку.

— Возьми только самое необходимое. Об остальном мы позаботимся.

После этого разговора, направляющего ее жизнь по совершенно новому пути, Мария гуляла с Афонсу в саду и в первый раз его поцеловала, робко и печально. Они дошли молча до двери Марии, и тогда она проговорила:

— Это так, дружок. Если никто не будет жертвовать собой, как двигаться вперед?

Она посмотрела на Афонсу влажными глазами и быстро убежала домой, оставив его грустным и подавленным.

Старик шамкал губами, будто жевал. Услышал дочь и ждал ласки и обычных слов, но заметил вдруг что-то странное. Прежде чем он разобрался, в чем дело, Мария подбежала к нему.

— Папа, любимый.

Обняла его и разрыдалась.

3

В намеченный день появился Рамуш.

— Хорошо, что ты приехал, — сказал Маркиш с заметным удовлетворением. — Может быть, еще не поздно исправить ошибки.

Главной причиной приезда Рамуша был разговор с Маркишем. Маркиш, один из старейших членов партии, ответственный за работу районного комитета, давно настаивал на разговоре, так как не был согласен с директивами, которые исходили от Важа или были переданы через него. Речь шла о комиссиях на площадях.

Маркиш считал, что они реакционны по своей сути. Он полагал, что создание таких комиссий, борьба на площадях не только не принесут успеха, но создадут дополнительные трудности, вызовут репрессии против лучших товарищей.

Маркиш жил вместе со старушкой матерью. Худая, подозрительная, она бесшумно ходила по дому. Маркиш привел друга в комнату. Карта на стене и маленький столик с аккуратно уложенными книгами и бумагами резко выделялись среди общего беспорядка в комнате. Кровать была не убрана, на подушке лежали пила и рубанок, со стула свисали грязные брюки и носки, на полу валялись сапоги в засохшей глине. Маркиш набросил на подушки истертое покрывало, сел на край кровати и предложил другу стул.

— Если бы Центральный Комитет был правильно информирован, он бы никогда не дал такого указания. Результаты налицо.