До завтра, товарищи - [106]

— Ах ты, сука!

И он снова и снова бил ее, пока из разбитого носа и губ не потекла кровь.

Консейсон опомниться не успела от возмущения и от боли, как ее уже вытолкнули из кабинета и отвели в камеру.

Она не понимала, что же такое случилось, и лишь много позже во всем разобралась. До очной ставки с женой Перейра в самом деле не только рассказал об Антониу и Важе, но и подтвердил показания Тулиу о составе бюро, назвав также имена Гашпара и Жерониму. Однако после встречи с Консейсон он не только не стал больше ничего говорить, но и отказался от прежних показаний относительно Жерониму, утверждая, что его неправильно поняли и что Жерониму не был членом партии и поэтому не мог быть членом бюро.

Несмотря на побои, Перейра теперь упорно отрицал, что к нему кто-то должен был прийти. И даже когда следователь назвал ему имя Рамуша, он заявил, что не знает его.

Тогда следователь вызвал Консейсон, чтобы сорвать на ней свою злобу.

А Консейсон долго молилась после того, как уснул сын. Среди ее молитв была и такая: «Дева Мария, пресвятая Мадонна, удержи моего мужа от соблазна выдать своих друзей и отказаться от своего идеала, чтобы освободить себя от страданий. Дай ему мужество и силу, чтобы вынести пытку и не бояться смерти, чтобы защитить свою честь и честь сына».

Позднее Консейсон рассказывала, что ее молитвы были услышаны. Товарищ, которому она это сказала, заметил, что еще до того, как чудо совершилось на небе, она сама сотворила его на земле.

— Ну как ты можешь говорить это? — спросила она, улыбаясь, и щеки ее порозовели.

6

Как и предполагали Важ и Рамуш, Антониу взяли, когда он пришел к Сезариу. По-видимому, за домом следили, потому что через минуту после того, как Антониу вошел, ворвались с пистолетами в руках люди ПИДЕ. Обоих, Сезариу и Антониу, быстро обыскали и увезли в фургоне. После этого в доме осталось двое агентов. Они рылись в ящиках письменного стола, переворачивали содержимое чемоданов и шкафов, скинув постели, вспороли матрацы, высыпали уголь из ящика и землю из цветочных горшков, сахар из пакета. Они расшвыряли по столу все попавшиеся под руку бумаги и фотографии, даже не рассмотрев как следует, что на них. Подруга Сезариу, время от времени смахивая робкую слезу, спокойным голосом возражала против такого разгрома, но ей разрешили сохранить лишь несколько квитанций и счетов.

Тем временем пришли ее мать и Лизета, за которыми сбегали соседи. Услышав, что кто-то хочет войти, агенты вытащили пистолеты и взвели курки. Увидев, что пришли мать и сестра — что было видно по внешнему сходству, — они явно успокоились. Их даже развеселило присутствие сразу нескольких женщин, в особенности застенчивой светловолосой Лизеты.

Они продолжали переворачивать все вверх дном, но теперь смаковали каждую новую вещь, которую держали в руках, словно разыгрывая перед женщинами спектакль.

— Как тебе нравится этот фасон? — спрашивал один другого, держа кончиками пальцев, словно боясь заразиться, дырявый чулок.

— О, по последней русской моде, — отвечал тот, смеясь и поглядывая на девушек, словно приглашая их принять участие в веселье.

— Делайте свое дело и убирайтесь! — вдруг заявила Лизета таким громким и яростным голосом, что мать и сестра испуганно посмотрели на нее.

Не прекращая своего занятия, агенты снисходительно посмотрели на нее. Так смотрят на ребенка, который хочет показаться взрослым.

— Такая маленькая и такая нехорошая, а? — сказал один из них, медленно засовывая руки в ящик шкафа, откуда уже выбросили на пол почти все содержимое.

Другой, словно в ответ, с преувеличенной осторожностью поднял. над головой тоненькие женские трусики. Потом он нагло посмотрел на Лизету и подмигнул напарнику.

Подруга Сезариу села и заплакала.

— Вы что думаете? — закричала Лизета так пронзительно, что ни мать, ни сестра не узнали ее голоса. — Если здесь только женщины, так вы себе что угодно можете позволить?

— Ты видел? — спросил один другого, глумливо ухмыляясь.

— Видел, не видел, здесь вам нечего делать, — продолжала кричать Лизета. Она подошла к окну и открыла его настежь. — Не смейте издеваться!

— Спокойно, девочка, спокойно…

Но Лизета не дала ему закончить фразу, продолжая кричать все более пронзительным голосом.

— Вы только посмотрите, нет, вы только посмотрите на них! — вопила она. — Сломали все замки, испортили всю одежду, высыпали сахар — как все это называется? Что это? — вдруг остановилась она, увидев на столе; кучу бумаг и фотографий, которые те приготовились унести с собой. — Ведь это моя фотография! Зачем она вам? — И она быстрым движением выхватила из-под носа у полицейского несколько бумаг и фотографий.

Агент подскочил к ней, схватил ее за руку и заставил разжать пальцы.

— Не трогайте меня! — отчаянно завизжала Лизета. — Не трогайте меня! Отпустите! — И она снова попыталась схватить бумаги и фотографии.

Агент с силой оттолкнул ее, она потеряла равновесие и чуть не упала, но осталась на ногах, ударившись о стенку. Теперь он больше не подшучивал и не улыбался. Лицо его побледнело от ярости.

Пока он угрожающе-медленными движениями складывал в портфель бумаги и фотографии, косясь в сторону Лизеты, которая продолжала пронзительно кричать (теперь уже не одна — ей вторила мать), второй подошел к окну и увидел собравшуюся возле дома толпу. Он тихо сказал что-то своему напарнику, тот посмотрел в окно, потом на Лизету и сказал: